Самвел
Шрифт:
Девушка еще раз поцеловала руку матери и удалилась.
Княгиня осталась одна. Никогда еще ее светлый ум не был так омрачен, как в это утро. Никогда еще она не чувствовала себя такой беспомощной и слабой, как сегодня. Сколько ни думала, она не находила выхода. Противоречивые чувства боролись в ней. Как принять сына, заблудшего сына, но вместе с тем и дорогого? Может быть, следует простить и постараться исправить его, повлиять на него, вернуть на прежний путь? Но примирится ли с ним народ? Ведь он ведет войну против народа, чтобы или покорить его своей воле, или обречь мечу! Мог ли народ примириться с ним? Горькие, печальные мысли волновали княгиню, когда вошел городской старшина. Издали поклонившись несколько раз, он молча остановился перед госпожой.
Несмотря на то, что княгиня несколько раз предлагала ему сесть, старшина, глубокий старик, остался стоять на ногах, соблюдая старый обычай.
— Как дела, Гурген? — спросила княгиня.
— Все, что княгиня изволила приказать, будет исполнено! — грустно ответил старик.
Он стал подробно рассказывать о том, как будет происходить встреча князя и какие сделаны распоряжения.
— Надеешься, Гурген, что беспорядка не будет? — спросила недоверчиво княгиня.
— Я не только полагаю, но уверен, что не будет никаких беспорядков. Правда, наши горожане сильно раздражены, но руки поднять на него никогда не посмеют. Я это твердо знаю, княгиня.
При этих словах он несколько раз утвердительно покачал головой и затем продолжал:
— Где же батюшка? Он что-то запоздал. Его проповедь хотя и затянулась, но произвела хорошее впечатление на прихожан. Он привел много примеров из евангелия, книг пророков, посланий апостолов. По окончании службы народ долго не расходился. Собрались во дворе, спорили. Батюшка подходил то к одной, то к другой группе, говорил с ними, поучал и успокаивал. Иное дело, княгиня, если бы князь вступил в свой город с персидскими войсками; тогда было бы невозможно удержать горожан. Но теперь он прибывает всего лишь с небольшим отрядом, к тому же состоящим из воинов-армян.
— Таких же изменников, как и он!.. — с горечью прервала княгиня.
Вошел придворный священник.
— А вот и батюшка! — произнес старик.
Седой священник, энергичный и бодрый, несмотря на свой преклонный возраст, был духовником княжеской семьи.
Поздоровавшись с княгиней, он остался стоять на ногах.
— Садись, батюшка, — предложила ему княгиня.
Священник сел и стал докладывать о принятых им мерах.
Выйдя от свекрови, княгиня Вагандухт с детьми направилась в свою опочивальню. Старший из детей, сын, знал, что в этот день должен приехать отец; он помнил его, когда тот уезжал в Персию.
— Мама, — сказал он, обнимая ее ручонками, — папа привезет мне сегодня лошадь?
— Какую лошадь? — спросила печально мать.
— А ты разве не знаешь? Когда папа уезжал, я велел ему привезти мне маленькую лошадь. Он поцеловал меня и сказал: «Привезу очень маленькую лошадку» — вот такую.
Мальчик показал рукой.
— У нас и без того много лошадей! — ответила мать.
— Наши большие, а я хочу маленькую, чтобы можно было на нее садиться!
— Слуги тебя посадят.
— Я ведь не Нушик, чтобы меня сажали на лошадь, я хочу садиться на нее сам!
Нушик звали его маленькую сестру, это было ласкательное от имени Михрануйш.
Замечание брата, видно, обидело маленькую Нушик. Быстро, как воробышек, вспорхнула она на одну из подушек и, болтая полненькими ножками, сказала:
— Видишь, я уже сижу верхом!
Мать обняла своих малышей, расцеловала их, потом передала няне и велела повести гулять, чтобы они не мешали. Она хотела остаться одна.
Несчастная женщина! Дети радовались приезду отца, а у нее на сердце было безрадостно. Она всегда любила мужа и находила в нем утешение. А теперь? Как ей любить предателя и злодея? Эта мысль жестоко ее терзала. Ее сердце и рассудок были в разладе.
Внутренняя борьба, жестокое противоборство чувств вызвали в ней лихорадочную горячку. Через час-другой глашатай возвестит о печальном событии — о прибытии ее мужа, и тогда для нее все решится.
Положение ее напоминало последние минуты приговоренного к смерти: вот-вот распахнутся двери темницы, войдут палачи и поведут его к подножию виселицы… Разве это не то же самое, что броситься в объятия человека, которого отверг весь мир? И он будет ласкать ее руками, обагренными невинной кровью ее родных. О, какая она несчастная! Самая несчастная из всех армянок! Но она любила… любила его…
Она положила руку на грудь, как бы сжимая сердце, чтобы несколько успокоиться. Слезы обильно лились из глаз страдалицы, но угасить волнения души не могли. Долго она так мучилась.
Вдруг она вскочила, точно в безумии, помутневшими глазами стала оглядывать комнату, как будто искала что-то своим воспаленным взором. Сделала несколько шагов к двери и остановилась. Затем, точно движимая неведомой силой, приблизилась к двери и дрожащей рукой заперла ее на замок. Как лунатик, бродила она по комнате, заходя во все углы. Подошла к окнам, опустила занавеси. Снова подошла к двери, чтобы, убедиться, крепко ли она заперта. Ее лицо приняло спокойное выражение — она нашла средство, чтобы избавиться от страданий. Она принялась тщательно осматривать ниши, где были расставлены ее вещи. Но не находила того, что искала. Вдруг она заметила красивую шкатулку с принадлежностями для рукоделия и обрадовалась ей, как человек, неожиданно обнаруживший клад. Подошла к шкатулке, отперла ее и достала маленькие ножницы. Несколько минут она смотрела на этот блестящий предмет. Вот то, что успокоит ее и разрешит необъяснимые сомнения, непримиримую борьбу ее чувств!..
Она поднесла острие ножниц к вздымавшейся груди. Но ножницы были короткие: не достанут до сердца, Тогда, раскрыв лезвия, она поднесла их к горлу.
Но в эту минуту словно ангел спасения схватил ее за руку. Она в гневе отшвырнула ножницы. «Нет, он недостоин моей смерти. Он изменил не только родине, но и мне!»
Какая сила произвела в ней столь неожиданный переворот. Сила, которая в женщине сильнее всех страстей и подчиняет все ее чувства, — ревность.
— Я знаю, — продолжала она с гневом, — он не настолько низок, чтобы отречься от своей веры, он не так жесток, чтобы растоптать счастье своей родины, и не так тщеславен, чтобы прельститься троном, обещанным ему Шапухом!.. Он пошел на все и превратился в грязное оружие в руках Шапуха только ради того, чтобы получить его сестру… Мне говорили, что он влюблен в сестру Шапуха, но я не верила. Я не верила, что он способен изменить мне — матери его детей — и взять себе вторую жену в дом Арцрунидов! Каково отныне будет мое положение?.. Я должна стать служанкой персидской царевны, чистить ей обувь! А красавица Вормиздухт будет не только княгиней Васпуракана, но и царицей всей Армении! А я?.. Кем буду я? Нет, нет — он недостоин, чтобы я умерла из-за него… Для меня он уже мертв…
Она села в кресло, закрыла лицо руками и снова залилась горячими слезами: «Ах, Меружан, Меружан!» — повторяла она, и дрожащий голос ее терялся в горьких рыданиях.
В дверь несколько раз постучали. Наконец она услышала стук, встала, вытерла слезы и неохотно открыла дверь.
Вошла одна из служанок.
— Все готовятся, княгиня, — сказала служанка. — Прикажешь нарядить тебя?
— Пойди в комнату одеяний и принеси мне, Сирануйш, черное платье, — приказала Вагандухт.
— Почему черное, княгиня?