Самые красивые корабли
Шрифт:
— Синее — это что? — спросила Тынэна.
— Вода, море, — ответил учитель.
— А почему не видно ни кораблей, ни моржей, ни китов?
— Земля и вода на этой карте очень сильно уменьшены, — объяснил учитель. — Звери тоже уменьшились и стали не видны.
Трудно было понять, как можно уменьшить и землю, и воду, и все живущее, но Тынэне стала как-то зябко от мысли, что и она, и мать, и отец, и все жители Нымныма вместе с ярангами и собаками сделались такие маленькие, что на этом полотнище их не видно, как будто они все умерли.
Тынэна тяжело вздохнула.
Потом учитель показал хранилище книг.
— Вот эта книга — букварь, — сказал Быстрое, разворачивая перед Тынэной большую красочную книгу. — Это первая книга, которую должен прочитать человек. Она на чукотском языке.
Картинки на самом деле изображали чукчей. Правда, на картинках все они были на одно лицо — наверно, оттого, что никто из них не улыбался, не сердился, будто они спали с открытыми глазами.
В хранилище книг, как и во всех комнатах школьного дома, на стене висела черная доска. В желобке лежал брусок белого пачкающего камня.
— Когда я начну учиться, можно будет начертать мое имя на этой доске? — спросила Тынэна.
— Зачем же так долго ждать! — сказал учитель. — Можно и сейчас написать твое имя.
Учитель взял пачкающий камень.
Сначала он нарисовал столб с перекладиной, потом руль от байдары, а рядом, совсем близко поставил столбик, за столбиком лесенку с одной ступенькой; дальше появился полукруг. Недостающую до круга половинку учитель пристроил с внутренней стороны так, чтобы можно было на нее что-нибудь вешать. Дальше — снова лесенка, а в конце широко расставленные подпорки с перекладиной, видимо для прочности.
— Это и есть твое имя, Тынэна! — торжественно произнес Быстрое.
На прощание учитель подарил кусочек пачкающего белого камня.
Тынэна прибежала домой и показала матери подарок. Юнэу внимательно осмотрела кусочек мела и даже попробовала кончиком языка.
— Не сладкий, хотя похож на сахар, — с оттенком удивления произнесла она.
Лед ушел с берегов Нымныма, и в селение вернулись охотники, промышлявшие моржа в проливе.
Люди были заняты разговорами о новой жизни. Родилось пытливое стремление проникнуть в будущее, потому что оно становилось важнее настоящего.
В обиходе жителей Нымныма появились новые вещи. Охотники уже не изнуряли себя греблей, а заводили подвесные моторы. Большинство пересело с кожаной байдары в деревянный вельбот. Время стало дороже, будто его стало меньше. Как бывает со всем, в чем недостаток, его разделили на мелкие куски: год на месяцы, месяц на недели, день на часы, а часы еще и на минуты. Говорили, что есть намерение и минуты поделить, а кое-где уже и завели такое. В пологах висели голубые и зеленые будильники. Они громко тикали и двумя копьецами указывали время.
Но главная перемена была не в новых вещах, которые приобрели люди, а в новых мыслях, в том удивительном ощущении своего прочного места на земле, какого прежде не было и в помине. Это было похоже на то, как если бы шел человек без дороги, обессиленный, с одной лишь думой — выжить, найти дорогу, еду и теплое жилище — и вдруг вышел на простор или поднялся на вершину, и открылась перед ним земля во всей своей утренней красе, дальние дали, вершины горных хребтов, открылась ясная дорога в будущее, в жизнь, достойную звания человека.
И в этом году, как много лет назад, ждали корабль. Но с этим ожиданием жители Нымныма связывали теперь надежды на будущие перемены в жизни.
А в сердце Юнэу снова поселилась тревога и тоска, гнавшая ее на берег.
На этот раз она не ушла в ярангу, когда пришел пароход. Она стояла в толпе женщин и смотрела, как сгружали никогда не виданное на этих берегах богатство. По улицам селения ходили моряки и с любопытством разглядывали яранги, байдары, развешанные для просушки моржовые кожи. Юнэу улыбалась морякам, и они уважительно кивали ей, что-то бормотали свое и крепко пожимали ей руку.
Когда ушел пароход и начались осенние штормы, Юнэу было не узнать. Она перестала следить за своим жилищем. В пологе и чоттагине скопилась грязь. Атык, приезжая с охоты, сам прибирал, чтобы не было стыдно перед соседями, приучал Тынэну помогать матери по дому. Юнэу не спала ночами, слушала осенний прибой и шептала какие-то слова. Иногда она соскакивала с постели, наскоро одевалась и бежала к морю. Атык потихоньку пробирался за ней и стоял поодаль, глядя, как Юнэу поет и простирает руку навстречу высоким волнам.
Атык ничего не мог поделать, даже шаман отказался подействовать на Юнэу. Как объяснить ее болезнь?.. Соседи сочувствовали молча.
И все же у Атыка лопнуло терпение. Юнэу опять потихоньку ушла среди ночи. Атык обычно находил ее в определенном месте, но на этот раз он обегал всю косу от мыса до мыса и не мог найти жену. Лишь под утро он обнаружил ее на камнях мыса Уттут. Юнэу лежала обессиленная, мокрая, побитая ветром и волнами.
Атык взвалил ее на себя и потащил в селение. С каждым шагом у него рос гнев. Атык кинул жену в чоттагин, в гущу собак, и начал молча и ожесточенно бить. Юнэу кричала, звала на помощь. Атык крепко запер ведущую на улицу дверь. Потом вернулся и снова начал бить жену. Вокруг бегали и лаяли собаки, визжали щенята, стонала Юнэу. Только Атык молчал и, стиснув зубы, колотил, колотил жену, не видя и не слыша, куда падают удары его кулаков. Он убивал свое горе, свое бессилие, свой позор, свою тоску…
И вдруг среди собачьего лая и стонов жены Атык услышал детский крик:
— Отец, не бей маму! Бей лучше меня, отец, не бей только маму!
Тынэна протиснулась меж собак и встала перед Атыком.
— Бей меня, отец, не трогай мамочку! — сквозь всхлипы выкрикивала Тынэна. — Бей меня! Бей меня!
Атык так и застыл с поднятыми кулаками. Он увидел перед собой детские глаза, полные страха и слез. Тынэна стояла перед ним в накинутом на голое тельце меховом одеяле. Она вся дрожала от головы до пят, а ее голые ножки стояли на холодной земле.