Самые трудные дни(Сборник)
Шрифт:
Смеркалось. Все четче сверкало алмазами морозное небо. Где-то вдали, в направлении Дона, разрасталось пунцовое зарево пожаров. Не стихающий гул боя уходил за Гавриловку. Танки роты были рассредоточены на западной стороне села. Я доложил комбригу. Не знаю, где он находился в этот час, но в шлемофоне его голос слышался, будто он совсем рядом:
— Сдай «Оленя» девятому.
Приказ комбрига вернул меня к действительности. За день я так свыкся с людьми роты, что хотелось быть здесь до конца войны. С этими отважными ребятами можно воевать. С таким грустным настроением я встретил
— Опять разлука… — сказал он и отвернул лицо.
— Война, Андрей. Наше место там, куда пошлют. Иди, вон, кажется, подкатила кухня. До встречи на Дону.
В селе было всего две-три хатенки, но из-под глубокого снега то там, то тут торчали трубы блиндажей и землянок, капитально устроенных гитлеровцами. Подкатывали штабные машины, связисты прокладывали провода, тут же устанавливали зенитки. Неожиданно мне навстречу выбежали из подземелья с телефонными аппаратами двое военных. Узнав мое звание, они, перебивая друг друга, сообщили, что в землянке, где им поручено установить телефоны, находится немецкий генерал.
Я не поверил. Какой тут может быть немецкий генерал?
— Не верите, товарищ командир? Идемте с нами.
Приоткрыв дверь блиндажа, один из связистов включил фонарь, другой держал наизготовку автомат. В первый момент я и сам был готов признать правоту ребят, но, всмотревшись, рассмеялся. На вешалке висела новенькая генеральская шинель, возможно, приготовленная для победного парада в Сталинграде, над ней — такая же щегольская фуражка. Мы вошли в помещение какого-то видного командира. В кармане шинели перчатка, очки. На походном столике тикали маленькие часики. Видимо, бедный генерал так спешил унести ноги, что успел взять только одну перчатку. На стене — карта Сталинграда, под столом — чемодан, термос и другие предметы обихода. Под подушкой — фотография пожилой женщины. Только теперь она улыбалась не генералу, а мне.
Отдав распоряжение, чтобы здесь все сохранилось, как есть, я поспешил на КП, который находился в блиндаже. Вскоре сюда вошел Аксенчиков. Сбросив на ходу полушубок, он устало сел, задумался. Потом как-то исподлобья взглянул на меня, тряхнул головой.
— Спасибо за службу! Ты, конечно, не представляешь, что сделал «Олень» для нормального разворота «Носорога». Ладно, об этом потом… Самых отважных представь к награждению. Тела Филатова и погибших с ним танкистов отправлены в Сарепту. Похороны взяла на себя врач госпиталя. Она хочет повидаться с тобой.
«Анна Федоровна», — мелькнула у меня мысль.
— Приступай к своему делу, — продолжал полковник. — У нас появились «больные» танки, броневики. Все, что можно, нужно срочно вернуть в строй. Действуй! Большим ремонтом займется тыл.
…Начиналась пурга. Солнце спряталось за снегопадом, по степи катились волны поземки. Вокруг все потускнело.
Аксенчиков, показав Воронину место на карте, коротко бросил:
— КП передвинуть сюда. Я буду там.
— Тулов доложил, что полк отдохнул и готов действовать, —
— Через час прикажи ему выйти в полосу «Носорога».
— Павел Алексеевич, — сказал поспешно Смолеев, — надо бы передать командирам частей об успехе наступления.
— Вот ты и передай, Ефим Иванович, и объясни, что до Калача осталось сорок шесть километров, что фашистов нужно бить еще крепче.
На второй день мы с радостью узнали, что 26-й танковый корпус Юго-Западного фронта разгромил часть сил румынской танковой дивизии, стремительным продвижением ночью внезапно захватил немецкую понтонную переправу через Дон и переправился на левый берег. В то же время 4-й танковый корпус, переправившись выше Калача через Дон, стал с боем расширять оперативный простор для удара с севера.
Это известие быстро облетело части бригады и, конечно, все войска Сталинградского фронта. Наши товарищи с запада уже протягивали нам руку встречи. Ни усталость, ни яростное сопротивление противника не снижали у людей боевого настроения: днем и ночью, в беспросветную пургу и мороз воины шли в бой. Все их стремления были направлены к тому, чтобы быстрее пробиться к Калачу, быстрее запереть в междуречье врага.
С увеличением глубины наступления расширялась и его полоса, в бой вводились все новые и новые соединения. Нас радовала дерзость летчиков. Вначале господство в воздухе было переменчиво, но уже на второй день наступления советские самолеты стали хозяйничать в небе. Штурмовики в буквальном смысле не давали гитлеровцам опомниться.
В полдень 22 ноября я приехал на КП доложить о ходе восстановления пострадавшей техники. Мне сообщили, что комбриг легко ранен. Полковник был не в духе, заметно нервничал. Вместо того, чтобы выслушать мой доклад, он заявил, что малосильные разрозненные группы ремонтников практически не справятся с объемом работ.
— В Калаче имеется немецкая ремонтная база, ты включен в комиссию по созданию армейского полевого восстановительного батальона в районе Калача, — говорил он, не отрываясь от карты.
— Но в Калаче еще немцы, товарищ полковник.
— Не позже, чем завтра, Калач будет очищен от фашистов. Словом, отправляйся в корпус на инструктаж. Потом доложишь. Да, вот еще что: ты кто по должности?
— Инженер бригады, — ответил я, не понимая, что хочет от меня комбриг.
— Инженер, говоришь. Тогда какого черта разъезжаешь без автоматчика около боевых порядков и щупаешь еще не остывшие подбитые танки и самоходки?
— У нас с водителем есть автоматы, Павел Алексеевич.
— Это почти такое же никому не нужное лихачество, стоившее жизни Филатову. Я и его предупреждал. Командир должен командовать, а не рисоваться смелостью там, где не нужно.
Я молчал.
— Давай, хоть на бегу, пообедаем. Я чертовски прозяб. — И он повел меня в свой бронетранспортер, стоявший в укрытии около КП.
За обедом комбриг с нескрываемой удовлетворенностью рассказал, что коридор прорыва раздвигается и уже имеет проход около 70 километров. Но Аксенчикова не покидало беспокойство о том, что немецкое командование наверняка готовит мощный фланговый удар со стороны Сталинграда.