Самые трудные дни(Сборник)

Чуйков Василий Иванович

— Без обеих ступней летаешь… И сбил два самолета… — Валовой сдвинул фуражку на затылок. — Да… ты герой, Кузьмин!

Георгий смущенно улыбнулся.

Комиссар подсел к нему.

— Расскажи, Георгий, что с тобой произошло, как потерял ступни ног?

— Сбили меня под Брянском. В ноябре сорок первого года. Морозы стояли. Все б ничего. Ранен-то я был в бедро. Идти не мог. Пришлось ползти. Пока добрался — ступни почернели.

Кузьмин потянулся к стакану с водой. Валовой опередил его и подал сам. Глотнув воды, Георгий продолжал рассказ о себе.

— В

госпитале врачи долго уговаривали ампутировать пальцы и часть обеих ступней. Чуть дуба не дал. Нет, не от боли, а от горя, что не буду летать. Заказали мне специальные протезы. Научился ходить. Не сразу, конечно. Месяца три падал, как ребенок. Да что там говорить: упаду, гляну в небо… слезы в глазах. А сейчас ничего… Хожу! Какое это счастье иметь ноги! Да, обыкновенные ноги. Когда их имеешь здоровые, то как-то забываешь, что они есть. Зато теперь всегда помню, что ноги у меня есть. И радуюсь. Только когда шел на комиссию, то очень боялся, что заметят мою хромоту, не допустят к полетам. А ведь я, Григорий Павлович, — улыбнулся Кузьмин, — натренировал свои культи так, что хожу на них, как на настоящих ногах. Не так ли?

— Да, конечно, — слабо улыбнулся Валовой.

Кузьмин сел на кровать, поджав под себя ноги, прикрыл их одеялом.

— Вот такой случай со мной произошел, — заключил он и, скривив губы, грустно усмехнулся, словно извиняясь за свой физический недостаток.

— Случай действительно редкий. Летчика, управляющего боевой машиной без ступней ног, да еще такой, как истребитель, вижу впервые. — Комиссар на минуту задумался. И Георгий решил, что безобразный вид его ступней вызвал у комиссара какое-то сомнение.

— Врачебная комиссия признала меня годным, — поспешил он заверить и постарался скрыть смущение.

— Верю, верю… — согласился Валовой, но с лица его по-прежнему не сходила задумчивость.

Тогда Кузьмин встал с кровати и заходил по комнате, как бы демонстрируя свою полную способность ходить на ногах без обуви.

Дверь с шумом распахнулась. В комнату быстро вошел командир полка. Вид у него был возбужденный.

— Почему ты сразу не сказал? — заговорил он.

«Значит, и командир узнал, — догадался Кузьмин. — Из госпиталя, верно, документы пришли…»

В голосе майора звучали металлические нотки.

— Россия еще не изошла здоровыми сынами, чтобы посылать в небо…

— Калеку, хотите сказать? — перебил Кузьмин.

— Я не имею права рисковать жизнью людей.

— Выходит, пилот Кузьмин — спетая песенка. Конченый человек. — Георгий энергично заходил по комнате. Затем встал против Курочкина.

— Вам ли мне говорить, товарищ командир. Что хотите делайте со мной, а от боевой машины не отрывайте. Я еще не закончил счет сбитым фашистским самолетам. А что касается моих ног, они у меня в норме. Разве я не доказал это?

— Доказал, согласен. А если посложней обстановочка будет?

— Справится, — поддержал летчика Валовой.

— За тебя, дурья голова, беспокоюсь, — совсем другим тоном заговорил майор Курочкин, подойдя вплотную к Кузьмину.

Алексей Иннокентьевич Курочкин

был отходчив. Вот и сейчас в глазах его появились теплые искорки.

— Я ведь командир и не имею права рисковать жизнью Людей… Хорошо, убедил. А теперь получай, — подал он свернутый вчетверо лист бумаги Кузьмину. — Тебе прислали. Пехота благодарит за помощь. Я тоже не остался в долгу. Написал на тебя наградной лист. Спасибо за службу. Восхищаюсь тобой, Кузьмин. Это просто здорово! Без обеих ступней летать, и не только летать! Но смотри мне! А зол не оттого я, что ты скрывал от меня свою тайну. Нет! Понимаешь…

Курочкин нахмурился. В голосе командира послышалась нотка искреннего беспокойства.

— Немцы наступают. Приказано полку срочно перебазироваться.

Сможешь лететь?

— Смогу, конечно, — ответил Кузьмин.

— Тогда с рассветом первым вылетаешь со своей эскадрильей. Под Сталинград.

В конце августа 1942 года на подступах к Сталинграду шли ожесточенные бои. Боевые порядки гитлеровцев плотно прикрывались авиацией. Расстроить ряды наступающих войск, нанести им максимальный урон в приволжской степи и было одной из главных задач советской авиации.

239-й истребительный авиационный полк совершал вылет за вылетом. То вылет на прикрытие «илов», то самостоятельный полет на перехват очередной партии фашистских бомбовозов. Зачастую истребители атаковали гитлеровцев, круша огнем из пушек и пулеметов мотопехоту, артиллерию, автомашины и танки противника.

Капитан Кузьмин только что вернулся с очередного задания. Это был его 200-й боевой вылет с начала войны. Отойдя в сторону, Георгий с трудом снял сапоги и не удивился, что культи распухли. Боясь, что кто-нибудь увидит их, Кузьмин тотчас обулся. Поправил планшетку, пистолет и решительно шагнул к радиостанции, у которой сидели командир и начальник штаба. Подойдя, нагнулся к динамику. В эфире творилось невообразимое. Немецкие наводчики предупреждали своих пилотов.

— Ахтунг! В воздухе Алелюхин! Лавриненков!

Алелюхин и Лавриненков были прославленными летчиками соседнего гвардейского истребительного полка, которым командовал подполковник Лев Львович Шестаков. На помощь им вылетело звено из эскадрильи капитана Кузьмина. Возглавил его старший лейтенант Кравчук, ведомым у него был Чантурия.

Завязавшийся бой приближался к аэродрому. В воздухе стоял сплошной рев. Иногда прослушивались голоса, команды летчиков, командиров звеньев. Но из этого шума трудно было понять, чья сторона побеждает, только догадывались по восторженным возгласам:

— Бей! Заходи в хвост!

— Круши гада!

— Так его!

— Витя, «фоккер» сзади! Лечу на помощь.

— Чантурии голос, — угадал майор Курочкин.

Через несколько минут на аэродром сел истребитель старшего лейтенанта Кравчука. Пилот скорее упал, чем вылез из кабины. Техники увидели, как нервно задергались плечи летчика.

— Убили… Убили Чантурию, — а потом крикнул: — Скорее заправляйте баки!

— Разрешите и мне, — попросил капитан Кузьмин, обращаясь к командиру полка.