Самый большой подонок
Шрифт:
Поскрипывая и повизгивая, самодвижущийся тамбур покатил прочь от клетки, расталкивая плотный серый полумрак, будто его стенки были сплошными, а не сделанными из металлических прутьев.
Минуты через три наш экипаж непонятно каким образом очутился в большом и чистом вестибюле. Лапец вывел меня наружу; за нами потянулись длиннорукие карлики и бряцающие чёртовыми штуковинами на ремнях краснорожие охранники.
Оглянувшись, я невольно почесал в затылке: в сплошной стене не угадывалось никакого намёка на дверь. Будто мы перескочили с одной невидимой ступеньки на другую на пути в этот странный мир. Такое я уже испытал, падая из печки. Казалось, в эти моменты пространственно-временной континуум разрывался, давал трещину, но я почти не ощущал своеобразной бифуркации Пространства и Времени, и это меня тревожило. Даже моего куцего ума хватало, чтобы понять: всегда можно вернуться назад, сколь бы сложной ни была обратная дорога; всегда есть надежда преодолеть препятствия, чинимые врагом на твоём пути домой; всегда есть шанс выбраться из ловушек,
Однако наряду с тревогой излишняя предусмотрительность аборигенов вселяла и некоторый оптимизм. Значит, они не так всесильны и не так уверены в себе, если считаются с возможностью побега слабого, находящегося под их «зомбирующим прессингом» человека, напуганного и смущённого «первыми близкими контактами третьего рода» в чуждом и враждебном ему мире…
Пока Лапец терзал кнопку лифта, упорно не желавшего опускаться до первого этажа, я пришёл к выводу, что мы, как ни странно, находимся в больнице. Об этом красноречиво свидетельствовал интерьер вестибюля, а также обилие женщин в ладно скроённых, хорошо пошитых и ловко сидящих на них белых халатах, оттенявших красно-коричневую кожу медичек. Женщины были самого разного возраста и, наверное, представляли все мыслимые ступени больничной иерархии. Каждой ступени соответствовал свой типаж – от скромных нянечек, шустрых санитарок и деловитых медсестёр до полногрудых солидных докторш и важных и напыщенных начальниц отделений. Исчезая и вновь появляясь в обоих концах коридора, впархивая и выпархивая из кабинок пассажирских лифтов, сбегая вниз и взбираясь вверх по обтекавшим лифтные шахты лестницам, они создавали непередаваемую атмосферу больничной суеты. Это был настоящий белохалатный муравейник – муравейник чисто женский. Лапец и входившие в нашу группу трое-четверо подобных ему карликов разительно отличались от охранников и медичек не только ростом и уродствами, но и цветом кожи. Даже не специалист понял бы, что Лапец сотоварищи принадлежит к совершенно другой расе. Эти две расы иного мира отстояли одна от другой на несколько световых лет, и я поневоле задумался: на каких точках соприкосновения построено их явное, хотя и не совсем гармоничное сотрудничество, их необъяснимый симбиоз? Что означал этот немыслимый альянс – неизвестно, и окружающее продолжало представать передо мной чистейшей воды сюрреализмом. Мне даже на миг померещилось, что это не меня доставили сюда, а, наоборот, я сам привёл эту пёструю шайку в типичную и типовую психушку. Привёл, чтобы сдать их всех под расписку расторопной медсестре или строгому врачу и поскорее выйти на свежий воздух, под цветущие яблони (!) больничного двора, стрельнуть от избытка чувств сигарету, присесть на ухоженную изумрудную лужайку и покайфовать минут пяток, полностью отрешившись от действительности. Да, а перед этим тщательно вымыть руки. Обязательно с мылом. Во всяком случае, Лапцу умыться не помешало бы, да и подлечиться ему стоило, хотя я наверняка казался ему таким же идиотом, каким он виделся мне.
Для нашей эклектичной компании пассажирские кабинки были малы, и Лапец упорно давил кнопку вызова грузового лифта.
Наконец лифт подъехал. Широко, на размах двухметровых лапищ карлика, раскрылись двери. Изнутри несло, как из писсуара: в углу кабины сиротливо притулилась обильно политая мочой кучка экскрементов.
– Нянечку, нянечку позовите! – заквакал Лапец, брезгливо отступая от дверей.
Я мысленно улыбнулся очевидному комизму положения: вонючий карлик воротил нос от несчастной кучки дерьма, с которым он сам у меня в первую очередь и ассоциировался, он возмущался традиционной до банальности приметой, непременным атрибутом каждого лифта, словно был лощёным джентельменом, чей благородный аристократический нос не переносил плебейских, простолюдинных пейзажей и натюрмортов. Почувствовал ли карлик то, над чем я втихую потешался, или он закомплексовал по другому поводу, только я нежданно-негаданно схлопотал от него предупредительную затрещину.
– Давненько не чистил нужники, Лохмач? – многообещающе, с дальним прицелом, поинтересовался он. – Сможешь в скором времени попробовать, если не перестанешь думать о своей пушке под мышкой!
– А что же ты не отберёшь у меня пистолет? – ответил я вопросом на вопрос, подчёркнуто называя карлика на «ты».
Лапцу словно заехали под дых. Лоб его покрылся крупными каплями пота, а безразмерная рука в неискоренимой чесотке обернулась гибкой змеёй вокруг немытой шеи и принялась ожесточённо ковыряться в гнилых зубах.
– Не чувствую такого приказа, – наконец выдавил явно сбитый с толка Лапец, словно к его горлу подступала тошнота, и скорчил страдальческую гримасу, хотя никакая гримаса была уже не в состоянии добавить безобразия уродливому лицу карлика, представлявшего собой отвратительную клоунскую маску.
– Эй, кто-нибудь! – выйдя из ступора, снова заорал он. – Немедленно вычистите эту конюшню!
Две пожилых уборщицы с вёдрами и швабрами откликнулись на отчаянный призыв Лапца и поспешили к лифту, едва не столкнувшись лбами. Пока происходила уборка того, что, как я подозревал, наделали соплеменники карлика, мой провожатый придерживал меня под локоток, предупреждая возможный побег. А бежать-то мне было некуда, и карлик напрягался зря.
Наконец всё устроилось, и мы втиснулись в вылизанный до блеска лифт. Двери захлопнулись, и сейчас же раздался истошный вопль одного из карликов. Двери снова распахнулись, потом закрылись, и кабина тронулась вверх.
Между карликами и гуманоидами возникла перебранка, перешедшая в лёгкую потасовку. Я не понял, чего они там не поделили, только Лапец, на минуту забыв обо мне, занялся усмирением своих соплеменников. А поскольку в тесноте кабины низкорослый уродец не мог выполнять прямые и боковые удары, хуки, свинги и апперкоты, он, используя преимущество длинных рук, стал наносить тумаки сверху, навесом, звонко шлёпая ладонями по лысым головам сварливых карликов.
Воспользовавшись суматохой, я решил разжиться одной из тех штуковин, что носили охранники. Раз мне заблокировали мозги и не дают добраться до собственного пистолета, попробуем позаимствовать чужое оружие. Такое я прежде неоднократно проделывал – даже в толпе, даже белым днем. Надо только работать с намеченным субъектом как можно плотнее и на предельной скорости. Я привычно и умело как бы невзначай оттеснил к стенке лифта ближайшего красномордого охранника, увлечённо наблюдавшего за раздачей «гостинцев», затем осторожно освободил его плечо от ремня, действуя на манер высококвалифицированного щипача-карманника, когда тот освобождает от ремешка или браслета наручных часов холёную руку чопорного, но – увы! – чересчур самонадеянного господина, а правой попытался подхватить штуковину за ту часть, что обычно называют цевьём, но кулак мой ощутил… пустоту! При этом ладонь обожгло, но не теплом, а так, как если бы я на трескучем морозе притронулся к железяке. Ремень снова улёгся на плечо охранника, и он почуял неладное. А тут и покончивший с наведением порядка Лапец вспомнил о своих основных обязанностях и, сверкнув поросячьими глазками, без предупреждения заехал мне по уху кулаком.
– Бейте лохматого! – коротко и зло бросил он.
Меня прижали к стене и принялись обрабатывать кто чем и кто по чему. Давненько не испытывал я подобного унижения и не мучился так от бессилия – ведь я потерял способность управлять телом и отвечать ударом на удар. Словно в вязком «коллоидном» сне мои коронные «серебряные молотки» и «сандерклэпы» не достигали цели, хотя я вкладывал в них всю силу и душу. Кулаки перемещались медленно, сверхтягуче, будто я махал ими в воде или в ещё более плотной среде, и скорость их в момент желанного контакта с рожами карликов и урыльниками охранников незначительно отличалась от нулевой, и выходили не молодецкие удары, а жалкие, едва обозначенные прикосновения. Радуясь подвернувшемуся мальчику для битья, недавно получавшие оплеухи от Лапца карлики с удовольствием отыгрывались на мне. Охранники от них не отставали, особенно тот, которого я пытылся обокрасть. Лифт давно стоял на нужном этаже, но вошедшая в раж свора, забыв о цели поездки, продолжала истово дубасить меня. Часть охранников отступила на площадку, освободив остальным ублюдкам оперативный простор для более сподручной работы. Кажется, я понял, что чувствует попавший в галтовочный барабан маленький ржавый болтик. Я не выдерживал такой знатной молотилки. Сначала согнулся пополам, затем неловко упал на колени и вскоре рухнул всем телом на влажный пол плохо набитым мешком тряпья и потерял сознание.
Глава 9
Я очнулся в просторной больничной палате, где вдоль стен рядами стояли вызывающие благоговейный трепет приборы и аппараты диковинного вида и где кроме меня не было ни одной живой души. Тело моё покоилось на застеленной белой простынёй медицинской кушетке. Оно болело так «по-настоящему», что это сразу развенчало иллюзию, что произошедшее со мной – всего лишь тягостный, изнуряющий сон. Нет, это была самая что ни на есть «сюрреалистическая реальность» странного мира.
Я поднялся с кушетки, чувствуя себя как «кукла» после боя с вооружённым дубинкой дёртиком. Подтянулся к окну, ожидая увидеть пейзаж чуждого мира, но к неописуемому удивлению различил растиражированный в фотографиях, слайдах и фильмах намозоливший глаза каждому сотруднику Конторы ландшафт северной оконечности старой базы дёртиков. Ошибки не было: я узнал замусоренный двор и доисторические железнодорожные пути, протянувшиеся из виднеющегося на горизонте леса, и даже разглядел на дорожке из красного гравия знаменитую «парковую», с гнутой спинкой, скамейку, на которой некогда почивала перебравшая крепких напитков Секлетинья Глазунова. Значило ли это, что с момента встречи с Лапцом я оставался на базе вопреки твёрдой уверенности в обратном?