Самый красивый конь
Шрифт:
Глава первая. ПАНАМА — ПОТОМУ ЧТО ШЛЯПА
Он действительно был немножко шляпой. Начнет в футбол играть, ударит по мячу — мяч в окне, ботинок в воротах. Пойдет рыбу ловить, насадит червяка, махнет удилищем — червяк за шиворот, а крючок вместе с удочкой и большим клоком штанов далеко в реке плавает. Все ребята, конечно, кричат:
— Шляпа, лопух! Он поэтому и в пионерские лагеря ездить не любил. Нынче вот в городе проболтался все лето. Ходил на пришкольный участок, сорняки полоть. Сорняки оставил, а какие-то полезные корешки повыдергал. Все опять шумят:
— Пономарев — дурак! «Пономарь» — лопух! — А один говорит: —
— Дядя, а что это у нее на ногах? — спросил Панама и добавил: Извините, пожалуйста. — Вечно он эти слова забывал вовремя сказать. Старичок посмотрел на него сверху и сказал в пространство:
— Дожились, дите живой лошади не видало! Цивилизация называется! Это подковы, заместо ботинок, значит. Чтобы пятки не стоптать.
— У!.. — сказал Панама. — Большое спасибо. Он еще походил вокруг лошади, а старик смотрел на него печально, поверх очков.
— Ну что? Нравится?
— Да! Очень! — ответил Пономарев. — Такая вся красивая, и пахнет хорошо.
— Эх! Не видал ты, парень, красивых-то коней. — Старик сложил газету. Вот у моего отца тройка была! Кони-птицы, одно слово. Я, слышь-ко, родом из ямщиков, на тракте жил. Ямщикам-то еще от Петра Первого был такой закон положен, чтобы ни подати, ни в солдаты не брать, но зато должен каждый ямщик содержать почтовых лошадей. За это шла ямщикам и земля под покосы, и что проезжий пожалует на чаек, тоже его. А что кони были — звери, одно слово! Из ворот как подадут, дак, кажись, стенку поставь каменную — прошибут. Коренником — это который в средине — рысак орловский был, дак его, бывало, в оглобли два мужика заводят. Мотнет головой — они на вожжах, как тряпки, болтаются.
— А это вожжи? — спросил Панама.
— Вожжи! Да, меня отец все вожжами порол, дак я их век ни с чем не спутаю. Вот они, вожжи, а это вот шлея, гужи, чересседельник, постромки, хомут, опять же удило и, конечное дело, супонь. Запомнил?
— Не-а…
— Это без привычки-то, знамо… Бывало, ночь-полночь, зима ли, непогодь, стучат: «Вставай, ямщик, твоя очередь везти». Я еще мальчонка был, с печки гляжу — отец встает, тулуп красным кушаком подпоясывает. Кнут берет, кистень — палка такая железная от лихих людей, а за окном воет… Не то вьюга, не то волки. Страх… А сгубила-то ямщиков железная дорога. И всего-то тогдашние поезда десять верст в час ехали, да провели чугунку у нас, и ямщиков отменили. Потому — прогресс начался… Старичок достал пачку папирос, закурил. А Панама стоял разинув рот, и ему казалось, что он видит тройку, которая мчится сквозь буран и снег, а ямщик в красном кушаке посвистывает и взмахивает кнутом.
— Подались мы всей семьей, с лошадьми в Санкт-Петербург. Поселились в Парголове. Двух лошадей продали, а на третьей отец извозчиком стал работать.
— Как вы? — спросил Панама.
— Что ты, милый! Я ломовик, грузовой, а отец был легковой извозчик, лихач. Летом — тележка двухместная, зимой — саночки легонькие, вроде как на такси работал. Только недолго: пал наш рысак, и пришлось отцу идти на конку работать.
— А это чего?
— А конка — это, стало быть, как бы трамвай, но на конной тяге. Вагончик — небольшенький, на передней площадке кучер стоит, двумя лошадьми правит, а вагон бежит по рельсам. Ну конечно, скорость не та, однако плавно катит. Мостовая ведь тогда булыжная была, а здесь рельсы. И, конечно, дешевле. Нонче опять же асфальт, а тогда все лошадка…
— Лошадь лучше, — сказал Панама. — А можно мне ее погладить?
— А чего ж нет? Погладь. Панама дотронулся ладонью до меховой конский морды, лошадь насторожила уши, прислушиваясь. И Пономареву вдруг захотелось обхватить ее за шею и прижаться изо всех сил к этой добродушной голове с отвисшими замшевыми губами.
Глава вторая. ЭТОТ СТРАННЫЙ ПЕДАГОГ
— Так, говоришь, лошадь лучше? — услышал Панама голос за спиной.
— Лучше, — сказал он, все еще не в силах оторвать руку от лошадиной морды. — Лошадь живая. Ее позовешь — она идет. Машина что? Сел и поехал, а лошадь все понимает. Вон она уже уши подняла — не боится меня больше. Поняла, что я ей худого не сделаю.
— А теперь ответь мне, ученик шестого класса Пономарев Игорь, почему ты не в школе? — спросил тот же голос. Панама оглянулся и увидел учителя русского языка и литературы Бориса Степановича.
— Ой, — сказал Панама, — а сколько времени?.. Извините, пожалуйста.
— Через пятнадцать минут первый урок кончится.
— Но ведь я же на минуточку, — пролепетал Панама. — Я только лошадь посмотреть. Ах, шляпа я, шляпа…
— Парнишка коня-то как увидал, все на свете позабыл, — сказал старичок, улыбаясь.
— Не он один такой! — усмехнулся Борис Степанович. И вдруг зажал портфель коленками, а руками ловко открыл лошади рот. — Так, говоришь, отец, восемь лет кобылке-то?
— Восемь и есть, — закивал старик. — Восемь.
— Рановато ей еще на задние-то хромать.
— Дак, шпат это. Шпат, милый…
— Следить надо было. Кормите черт знает чем. О копытах и не говорю, за такое копыто кузнеца убить мало.
— Дак ведь, милый, — извиняющимся голосом заговорил старик, — кузнец говорит: инструмента нету. Напильник, скажем, копыто опилить, и то купить негде.
— Совести у него нету, а не инструмента, — строго ответил Борис Степанович. — Самого бы его так подковать. А напильник я принесу, еще приедете сюда, так я через утильщика передам.