Самый жаркий день
Шрифт:
Послышалась команда, и наша кавалькада тронулась в сторону Дворцовой площади, первый кирасир оглушительным свистом разгонял другие экипажи и неосторожных прохожих. Ехать тут совсем ничего, и уже через несколько минут я выпрыгивала у самого входа во дворец. Аслана попытались остановить у дверей, но он так зыркнул, что гвардеец на посту не рискнул настаивать, а начальства рядом не оказалось. Зато появился Ростопчин, какой-то серый и заходящийся в астматическом кашле через каждые пару десятков шагов. Мне он ничего не сказал, просто взял за руку и потащил к императорским покоям.
– Да что случилось-то?
– Государь
Я сбилась с шага, пораженная этой новостью. Павел Петрович всегда казался каким-то вечным, незыблемым, словно был всегда и будет вечно. И тогда ноги мои сами понеслись знакомым маршрутом.
Дверь в опочивальню была распахнута, у кровати Императора суетились сразу несколько человек, среди которых я выхватила глазами графа Разумовского. Лев Кириллович как раз озарял Государя и морщился, оценивая результат. Чуть в сторонке расположился Виллие, он заметил меня и тихонько махнул рукой, подзывая к себе.
– Барон[1], – шепнула я приветствие.
– Графиня, – также ответил шотландец. – Сегодня Павлу Петровичу вдруг стало плохо, он сомлел и с тех пор в ясность ума не приходил. Все врачи только руками разводят, говорят, что не берег себя Его Величество.
В самом деле, Император в последние месяцы был необычно деятелен, порой казалось, что он возвратился во времена своей молодости. И это отнюдь не комплимент: придворные шептались, что вернулся прежний самодур, который только подобрал корону за своей матерью и был полон надежд перекроить Россию по своему разумению. Решения Государя стали странными, будто принимались в какой-то истерике, плохо согласовывались друг с другом, а многие указы остались без исполнения, потому что чиновники не понимали, чего от них хотят, но просить объяснений опасались.
В будуар ворвался Нестор Иванович Павлов – совсем недавно еще беглый крепостной. Император лично произвел наречение новой фамилией нового дворянина: ему показалось забавным упомянуть свое имя в ней. Лекарь кратко кивнул мне и своему начальнику, перебросился парой слов с Разумовским и едва не коснулся носом лежащего без чувств Государя. Как и всем освещенным, наделенным талантами видеть,Нестору не требовалось ничего более своих глаз и чувства Света, но он в самом деле при обследовании принюхивался, говоря, что так ему легче. Сейчас же Павлов лишь помотал отрицательно головой в ответ на немой вопрос Льва Кирилловича и подошел к нам.
– Ничего необычного для такой истории. Вижу буйный рост малых организмов, что вызывает воспаление в легких и трахее. Какого-то лечения тут не подберешь. Боюсь, что сделать ничего нельзя, скоро Государь дышать не сможет, а температура его организма превзойдет допустимую. Уже сейчас горячий он невместно.
Нестор стремительно учится говорить как аристократ, искореняя крестьянские прихваты, получается обычно забавно, только сейчас не до смеха.
Мне же шикнул Ростопчин, взмахом руки призывая исполнить свой долг. Я сначала прошла по кругу спальни, проверяя ее на присутствие чужих озарений. Но нет, ничего в стенах не пряталась, нить Энгельгардт все так же оставалась на месте. У окна вдруг зашевелилась портьера, что мне с трудом удалось сдержать испуганный вскрик – это обнаружилась Катерина Бакунина. Мелькнула мысль о несуразном выборе фавориткой
К кровати Государя я подошла, стараясь не шуметь и не задеть никого из врачующей братии. Разумовский глянул искоса и нервно кивнул, разрешая начинать. Что ж, посмотрим.
Государь показался мне совсем плохим, от его всегдашней энергии не осталось и следа. Черты лица заострились, от ложа веяло могильным холодом, а еще мне почудился дурной запах, но не дух немытого тела, а какой-то чуждый. Но ни на кровати, ни возле нее никаких следов применения таланта я так и не подметила. Посмотрела на Ростопчина, покачала головой, как вдруг почувствовала руку на своем локте. Это Николай Павлович, беспокойство и неуверенность которого можно было почти услышать.
– Проверьте внимательнее, Александра Платоновна, прошу Вас.
Я кивнула и только что на четвереньки не встала, просматривая каждую пядь вокруг, но мнения своего так и не изменила – никакого подтверждения озарения не было.
– Пустое, Ваше Императорское Высочество. Нет здесь Света… или Мрака.
– Нет, – подтвердил Лев Кириллович. – Боюсь, что здесь естественные причины. Возраст Государя уже позволяет предполагать такие причины.
Рядом на банкетке примостился младший сын Императора – Михаил, задумчиво рассматривающий сейчас меня. От его взгляда сделалось неуютно, и я отвела глаза. Константин сейчас в Варшаве, наместничает.
Подумалось, что если Павел Петрович сегодня преставится, то сейчас последствия предугадать сложно. Точно известно, что есть некая партия, поддерживающая идею воцарения старшего наследника, несмотря на указ о престолонаследии. Я-то точно знаю, что он категорически не хочет принимать корону, но некоторые люди в своих иллюзиях не послушают и его самого. Имеются и желающие увидеть на троне Михаила. Ему сейчас двадцать два, и кое-кому кажется, что таковым императором можно будет легко управлять.
И меньше всего сторонников из высшей знати у Николая, скорее даже можно сказать, что его не хочет никто. Все же средний сын кажется знати непонятным: и не разгулена, как старший брат, но и не угрюмый любитель больших пушек, как младший, не замечающий ничего кроме них. Наследник же свои мысли привык больше держать при себе, не вступая в бессмысленные споры, только вежливо кивая в ответ на поучения старших по возрасту. Непонятного все боятся, к тому же чем-то поведением Ники напоминает отца, а при всем величии пока еще живого, уже не здравствующего Императора, его боятся, но не любят.
– Кто здесь?!
Хриплый голос Павла Петровича посреди деловитых перешептываний прозвучал натурально громом. Один из врачей выронил слуховую трубку, Екатерина вскочила, а Николай рядом со мной одними губами вознес молитву Мани. Государь открыл глаза и теперь осматривал собравшихся.
– Все вон, кроме детей, Феди и Катеньки. Шурка, ты здесь? Ты тоже останься. Где Алешенька?
– В отъезде, Ваше Императорское Величество, – поклонился Ростопчин.
– Незадача! Все вон!
Разумовский не стал спорить и увел своих подопечных. Последним вышел Виллие, тяжело вздохнув.