Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной
Шрифт:
Теперь мы возобновим свой рассказ, говоря о лицах, уже известных читателю, о персонажах, к портретам которых нам остается добавить лишь несколько штрихов. На первый взгляд может показаться, что повествование наше отклонилось в сторону, когда мы последовали в Рим за нашим послом и графом ди Руво; но это было необходимо, в чем легко будет убедиться позже, когда мы вернемся в Неаполь неделю спустя после отъезда Этторе Карафа в Милан, а гражданина Гара — во Францию.
Итак, мы находимся около десяти утра на набережной Мерджеллины, кишащей рыбаками, лаццарони и другими людьми из простонародья; все они, как и повара из богатых особняков, спешат на торг, устроенный королем Фердинандом напротив его особняка.
Среди толпы, привлеченной этим нередким, но всегда новым для неаполитанского народа зрелищем, толпы, движущейся по набережной Мерджеллины, мы не можем не заметить нашего старого друга Микеле-дурачка — поспешим отметить это, — не имеющего ничего общего с Микеле Пецца, после убийства Пеппино скрывшимся в горах; нет, мы имеем в виду нашего Микеле, а он, вместо того чтобы, подобно всем прочим, бродить без дела по набережной, остановился у калитки сада, уже хорошо известного нашим читателям. Правда, у калитки стоит, прислонившись к стенке и обратив взор в небесную лазурь или, скорее, в безбрежность своих мечтаний, девушка, чье второстепенное положение в нашем повествовании позволило нам уделить ей до сих пор лишь немного внимания.
Это Джованна, или Джованнина, служанка Луизы Сан Феличе, обычно кратко именуемая Ниной.
Среди крестьян из окрестности Неаполя она представляет собою особый тип, своего рода человеческий гибрид, который порою с удивлением находишь под жгучим южным солнцем.
Это девушка лет двадцати, роста выше среднего и прекрасно сложенная; общение с выдающейся женщиной привило ей вкус к чистоплотности, редкостный в народной среде, к которой она принадлежит; густые ухоженные волосы уложены в шиньон, обвязанный небесно-голубой ленточкой, они яркого рыжеватого цвета, похожего на пламя, порхающее над челом падших ангелов; лицо у нее молочно-белое, но испещрено веснушками, которые она старается уничтожить при помощи косметики и настоек, заимствуемых с туалетного столика хозяйки; глаза у нее зеленоватые, отливающие золотом, как у кошки, и зрачки их часто суживаются; губы у Нины тонкие и бледные, но при малейшем возбуждении становятся кроваво-красными, они прикрывают безупречные зубы, за которыми она ухаживает и которыми гордится, словно какая-нибудь маркиза; на руках ее, белых и холодных, как мрамор, не видно вен. До того времени, когда мы знакомим с нею наших читателей, она, казалось, была беззаветно предана хозяйке и не давала ей иных поводов к неудовольствию, кроме тех, что объясняются девичьим легкомыслием и причудами еще не вполне устоявшегося характера. Если бы тут находилась колдунья Нанно и если бы она изучила ее руку, как изучила руку ее госпожи, она сказала бы, что, в отличие от Луизы, родившейся под счастливым знаком Венеры и Луны, Джованнина родилась под пагубным союзом Луны и Меркурия и что именно этому роковому сочетанию она обязана приступами зависти, от которых у нее порою сжимается сердце, и порывами честолюбия, волнующими ее ум.
В общем, Джованнина не представляет собою то, что зовется прекрасной женщиной или миловидной девушкой; это существо странное, влекущее и завораживающее взгляд многих юношей. Стоящие ниже ее или равные ей не раз обращали на нее внимание, но ни одному из них она не ответила взаимностью; она честолюбиво мечтает возвыситься и не раз говорила, что предпочтет остаться на всю жизнь в девушках, чем выйти за человека низшего или даже равного с нею положения.
Микеле и Джованнина — старые знакомые; за шесть лет, что Джованнина служит у Луизы Сан Феличе, они имели множество случаев видеться; Микеле, как и других парней, привлекало внешнее и душевное своеобразие девушки, он даже пытался за нею ухаживать. Но она напрямик объявила молодому лаццароне, что полюбит только синьора, даже если синьор не ответит ей взаимностью.
В ответ на это Микеле, отнюдь не будучи платоником, пожелал ей всяких благ и обратился в сторону Ассунты: она была чужда аристократическим притязаниям Нины и вполне удовлетворилась Микеле. А так как молочный брат Луизы, если не обращать внимания на его несколько восторженные политические убеждения, — превосходный малый, он, вместо того чтобы обидеться на Джованнину за отказ, предложил ей свою дружбу и просил ее о том же. Джованнина, чья повышенная требовательность распространялась лишь на любовные дела, протянула ему руку, и девушка и лаццароне обменялись обещаниями доброй и искренней дружбы.
Вот почему Микеле, собиравшийся, вероятно, навестить свою молочную сестру, при виде Джованнины, задумчиво стоявшей у калитки сада, остановился и не пошел к королевскому торгу.
— Что это ты уставилась на небо? — спросил он.
Девушка пожала плечами.
— Сам видишь — мечтаю, — отвечала она.
— А мне сдается, мечтают только знатные дамы, нашему же брату довольно и того, что мы думаем. Но я забыл, что если ты и не знатная дама, так рассчитываешь стать ею в один прекрасный день. Как жаль, что Нанно не видела твоей руки! Она, верно, предсказала бы, что быть тебе герцогиней, как предсказала мне, что я стану полковником.
— Я не знатная дама, и Нанно не станет тратить время на гадание мне.
— А я-то разве вельможа? Все же она мне погадала. И то сказать, должно быть, ей просто вздумалось посмеяться надо мною.
Джованинна отрицательно покачала головой.
— Нанно не лжет, — сказала она.
— Значит, меня повесят?
— Возможно.
— Благодарю покорно. А почему ты думаешь, что Нанно не лжет?
— Потому, что хозяйке она сказала правду.
— Какую правду?
— Ведь она описала ей молодого человека, спускающегося с Позиллипо: рослый, красивый, молодой, двадцати пяти лет. И она сказала ей, что его выслеживают четверо, а затем шесть человек. А еще она сказала, что этому неизвестному, с которым мы потом познакомились, грозит великая опасность. Она сказала даже, что для хозяйки было бы счастьем, если бы этого молодого человека убили, потому что, если его не убьют, она влюбится в него и любовь эта окажется для нее роковой.
— Ну и что же?
— А то, что, по-моему, все так и случилось: незнакомец спускался с Позиллипо, он был молод, красив, ему было двадцать пять лет, за ним следовали шестеро, ему грозила великая опасность, его почти смертельно ранили возле этой калитки. Словом, — продолжала Джованнина чуть дрогнувшим голосом, — предсказание сбылось и сбудется, вероятно, во всем. Короче говоря, хозяйка в него влюблена.
— Что ты говоришь! — воскликнул Микеле. — Перестань!
Джованнина осмотрелась вокруг.
— Нас не подслушивают? — спросила она. — Нет. Так что же? Ты ведь предан своей молочной сестре не меньше, чем я своей хозяйке?
— Предан до гробовой доски. Она может похвалиться этим.
— В таком случае в один прекрасный день ты, быть может, понадобишься ей, а я ей и сейчас уже нужна. Что, по-твоему, я делаю здесь у калитки?
— Ты же сказала, что любуешься небесами.
— Тебе кавалер Сан Феличе не встретился по дороге?
— Вблизи Пие ди Гротта? Встретился.