Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной
Шрифт:
— Все же, сударыня, — сказал король, — должен откровенно заметить вам, что война с Францией — дело трудное.
— Не такое уж трудное, согласитесь, — колко возразила королева, — раз гражданин Буонапарте, хоть он и именует себя победителем при Дего, Монтенотте, Арколе и Мантуе, теперь застрял в Египте и останется там до тех пор, пока Франция не построит новый флот, чтобы отправиться ему на выручку; надеюсь, это даст ему возможность увидеть всходы репы — ее семена ему послала Директория, чтобы засеять берега Нила.
— Да, — не менее язвительно возразил король, — но в отсутствие гражданина Буонапарте, который так добр, что именует себя победителем лишь при Дего, Монтенотте, Арколе и Мантуе, хоть мог бы приписывать себе по праву также победы при Роверето, Бассано, Кастильоне и Миллезимо, у Франции остаются
Королева пожала плечами и презрительно улыбнулась; улыбка ее относилась к Шампионне, о чьем временном бессилии она знала, но король принял насмешку на свой счет.
— Если я и ошибаюсь, сударыня, так лишь на два-три льё, не более, — сказал он. — С тех пор как французы заняли Рим, я не раз справлялся, на каком расстоянии они находятся от нас, — это надо знать.
— А я отнюдь не оспариваю ваших познаний в географии, государь, — отвечала королева, оттопырив свою австрийскую губу до самого подбородка.
— Конечно, понимаю. Вы довольствуетесь тем, что оспариваете мои способности в области политики. Но как ни старался Сан Никандро превратить меня в осла и хоть, по-вашему, он, к несчастью, преуспел в этом, я все же обращу внимание присутствующих господ, имеющих честь быть моими министрами, что положение усложняется. В самом деле, теперь уже речь не о том, чтобы, как в тысяча семьсот девяносто третьем году, послать в Тулон три-четыре корабля и пять-шесть тысяч солдат. Да и то не мешало бы вспомнить, в каком виде тогда вернулись из Тулона и корабли и люди! Гражданин Буонапарте, хоть и не одержал еще никаких побед, изрядно потрепал их! Теперь наша задача не в том, чтобы, как в тысяча семьсот девяносто шестом году, послать в помощь союзникам четыре кавалерийских полка, которые совершили чудеса храбрости в Тироле, что не помешало Куто попасть в плен, а Молитерно лишиться лучшего из своих прекрасных глаз. Заметьте к тому же, что в девяносто третьем и девяносто шестом годах мы были защищены границей, тянущейся вдоль Северной Италии, где стояли войска вашего племянника, который — не в обиду будь сказано, — кажется, не особенно торопится приступить к военным действиям, впрочем, гражданин Буонапарте порядком убавил ему спеси Кампоформийским договором. Дело в том, что ваш племянник Франц — человек осмотрительный. Чтобы начать войну, ему мало тех шестидесяти тысяч солдат, предлагавшихся ему вами; он ждет еще пятьдесят тысяч штыков, обещанных русским императором. Французов он хорошо знает: он уже бился с ними, и они изрядно его побили.
Тут Фердинанд, понемногу приходивший в хорошее расположение духа, рассмеялся — ему понравилась игра слов, так кстати пришедших ему на ум по поводу неудач австрийского императора; тем самым он подтвердил глубокое и грустное изречение Ларошфуко, что в несчастье друга для нас всегда заключается нечто приятное.
— Я позволю себе заметить вашему величеству, что неаполитанское правительство, в отличие от правительства Австрии, не свободно в выборе времени, — ответила Каролина, задетая шуткой короля. — Не мы объявляем Франции войну, а Франция объявляет ее нам, и даже уже объявила. Следовательно, надо как можно скорее выяснить, какими мы располагаем средствами для ведения этой войны.
— Конечно, это надо выяснить, — сказал король. — Начнем с тебя, Ариола. Вот называют цифру в шестьдесят пять тысяч солдат. Где они, твои шестьдесят пять тысяч?
— Где они, государь?
— Да, покажи мне их!
— Нет ничего легче! И генерал-капитан Актон подтвердит, что я говорю правду.
Актон утвердительно кивнул.
Король посмотрел на него искоса. Иной раз ему случалось не то чтобы испытывать ревность — для этого он был слишком склонен смотреть на вещи философски, — а позавидовать. Поэтому в присутствии короля Актон нарушал молчание лишь в тех случаях, когда тот обращался непосредственно к нему.
— Генерал-капитан Актон ответит за себя, когда я удостою его вопросом, — заметил король, — а пока что отвечай сам за себя, Ариола. Так где же они, твои шестьдесят пять тысяч?
— Государь, двадцать две тысячи находятся в лагере Сан Джермано.
По мере того как Арриола перечислял свои войска, Фердинанд покачивал в такт головой и загибал пальцы.
— Еще шестнадцать тысяч в Абруцци, — продолжал Ариола, — восемь тысяч в долине Сессы, шесть тысяч в Гаэте, десять тысяч в Неаполе и на побережье, наконец, три тысячи в Беневенто и Понтекорво.
— Что ж, счет правильный, — сказал король, когда Ариола кончил перечисление. — Значит, у меня есть армия в шестьдесят пять тысяч солдат.
— И все в новом обмундировании, по австрийскому образцу.
— Иначе говоря, в белом?
— Да, государь, вместо прежнего зеленого.
— Ах, дорогой мой Ариола! — вскричал король с выражением комической скорби. — Будь они в белом, будь в зеленом, все равно разбегутся, что ни говори…
— Вы плохого мнения о своих подданных, государь, — возразила королева.
— Плохого мнения, сударыня? Наоборот, я считаю их очень умными, даже чересчур, а потому сомневаюсь, чтобы они стали жертвовать жизнью за дела, отнюдь их не касающиеся. Ариола говорит, что у него шестьдесят пять тысяч штыков; среди этих шестидесяти пяти тысяч, должно быть, тысяч пятнадцать старых солдат, это правда; но старики эти никогда не зажигали запала, никогда не слышали свиста пуль. Тем не менее, есть надежда, что они, пожалуй, не побегут при первом же выстреле. Что до остальных пятидесяти тысяч, то на военной службе они только месяц или полтора, да и как их набрали? Вы заблуждаетесь, господа, если думаете, будто я ничего не замечаю, потому что, пока вы обсуждаете дела, я большую часть времени беседую с Юпитером, животным весьма сообразительным. Я же, напротив, не пропускаю ни одного сказанного вами слова. Я только предоставляю вам свободу; начни я с вами спорить, мне пришлось бы доказывать, что я лучше вас знаю, как управлять государством, но эти материи не так уж прельщают меня, чтобы из-за этого ссориться с королевой, которую это весьма занимает. Так вот, рекрутов этих вы набрали не на основании какого-то закона, не по жребию; нет, вы по собственному произволу вырвали их из родных деревень, насильственно отторгнули от семей, и все это делали, как им вздумается, ваши управители или их помощники. Каждый округ поставил по восемь рекрутов на тысячу мужского населения, и, если хотите, я скажу вам, как это происходило. Сначала наметили самых богатых, но они откупились и в солдаты не пошли. Потом взялись за тех, кто менее богат, но и эти могли заплатить и тоже избежали вербовки. Так, переходя от более зажиточных к менее зажиточным, собрали три-четыре контрибуции, но о них, мой бедный Коррадино, тебе ничего не доложили, хоть ты и министр финансов; и вот добрались наконец до тех, у кого не оказалось ни гроша за душой. Этим-то уж поневоле пришлось повиноваться. Каждый из таких новобранцев являет собою жертву вопиющей несправедливости, произвольных поборов. Нет никаких законных причин, что обязывали бы их служить, никаких нравственных соображений, что удерживали бы их под знаменами. Такого новобранца приковывает к армии только страх перед наказанием — вот и все. И вы хотите, чтобы эти люди рисковали головой ради неправедных министров, ради алчных управителей, их вороватых помощников и, наконец, во имя короля, который занят охотой, рыбной ловлей, развлечениями, а со своими подданными соприкасается, только когда появляется со сворой гончих в их владениях и опустошает их нивы! Только беспросветные дураки способны на подобное геройство. Будь я солдатом в моей армии, я в первый же день дезертировал бы и ушел в разбойники: те, по крайней мере, сражаются и жертвуют жизнью ради самих себя.
— Должен признаться, что ваши слова во многом справедливы, государь, — ответил военный министр.
— Еще бы! — подхватил король. — Я всегда говорю правду, когда у меня нет основания скрывать ее, конечно. А теперь рассудим. Я принимаю твои шестьдесят пять тысяч; вот они построены в ряды, заново обмундированы по-австрийски, у них на плечах — ружье, на боку — сабля, позади — лядунка. Кого ты поставишь командовать ими, Ариола? Самого себя?
— Государь, я не могу одновременно быть и военным министром, и главнокомандующим.