Сан-Феличе. Книга первая
Шрифт:
Едва только подул этот опасный для рыбаков ветер, как целые стайки небольших лодок устремились в гавань; одни неслись под треугольными парусами, и вслед за ними оставалась огненная борозда; на других люди гребли изо всех сил — эти суденышки напоминали крупных водяных пауков, и при каждом ударе их весел возникал целый сноп сверкающих жидких искр. Постепенно все лодки, торопившиеся достигнуть берега, исчезли за грузными, неподвижными очертаниями замка Кастель делл'Ово и за маяком мола, желтоватый свет которого виднелся в туманной дымке, похожей на ту, что образуется вокруг луны, предвещая ненастье. Море было наконец
В это время на вершине Позиллипо показалась светящаяся точка — красноватый огонек, резко контрастирующий с серным дыханием бури и фосфоресцирующими испарениями моря; огонек по прямой линии направлялся ко дворцу королевы Джованны
Казалось, этот огонек был знаком, поданным с небес: тотчас грянул раскат грома, пронесшийся от мыса Кампанелла до мыса Мизена, и небо, раскрывшись в том же направлении, явило испуганному взору бездонные глуби Вселенной Порывы ветра, дувшего с разных сторон, рассекали поверхность моря со скоростью и грохотом смерча, вздымались огромные валы, будто поднятые каким-то подводным кипением, ураган сбросил с себя цепи и несся по морю, как разъяренный лев.
При виде этого страшного зрелища Николино так закричал, призывая сообщников, сидевших в глубинах старого дворца, что те содрогнулись, они бросились вверх по лестнице и, оказавшись у окна, поняли, о чем идет речь.
Лодка, на которой плыл — в этом они не сомневались — ожидаемый ими посланец, на полпути от Позиллипо до дворца королевы Джованны была захвачена и как бы зажата штормом, ураган сорвал с нее четырехугольный парус, и она беспорядочно металась по волнам, которых еле достигали весла двух могучих гребцов.
Как и предполагал Этторе Карафа, никакая сила не могла остановить юношу с неустрашимой душой, которого они ждали. В соответствии с заранее намеченным маршрутом и скорее ради безопасности неаполитанских заговорщиков, чем самого посланца (ибо французский мундир и чин адъютанта генерала Шампионне оберегали его в союзном государстве, в дружественной столице), он свернул с дороги, ведущей из Рима в Санта Мария, и добрался до моря, оставив коня в Поццуоли под предлогом, будто слишком устал, чтобы ехать дальше. Тут он, то ли прибегнув к угрозам, то ли пообещав щедрое вознаграждение, уговорил двух рыбаков пуститься с ним в путь, невзирая на надвигающийся шторм; как ни возмущались рыбаки подобным легкомыслием, они все же отправились в плавание, не обращая внимания на вопли и стенания жен и детей, проводивших их до самой гавани, плиты набережной которой были уже залиты водой.
Опасения рыбаков оправдались; достигнув Низиды, они хотели было высадить пассажира и укрыться за дамбой; но молодой человек, не гневаясь, не расточая лишних слов, вынул из-за пояса пистолеты, направил дула на взбунтовавшихся, и те, увидев, что путник хоть и совершенно спокоен, но полон решимости, поняли, что, если они станут упрямиться, — им конец, а потому вновь взялись за весла и поплыли дальше.
Они вышли из бухты Поццуоли в Неаполитанский залив и тут оказались лицом к лицу со штормом: тот нашел на безбрежной поверхности моря единственную лодку и, похоже, сосредоточил на ней весь свой гнев.
Пятеро заговорщиков на минуту онемели и замерли; грозная опасность, нависшая над нашим ближним, сначала всегда ошеломляет, потом в сердце, повинуясь непобедимому инстинкту, возникает властная потребность помочь ему.
Первым прервал молчание Этторе Карафа.
— Канаты! Канаты! — закричал он, вытирая со лба вдруг выступившие капли пота.
Николино бросился за канатами: он понял мысль товарища. Вновь перекинув доску над бездной, юноша перепрыгнул с подоконника на доску, с доски — на утес, а с утеса — к въездным воротам, и не прошло и десяти минут, как он появился с канатом, сорванным с общественного колодца.
За несколько минут, ушедших на все это, шторм разбушевался еще неистовее, но вместе с тем лодка, гонимая волнами, приблизилась и находилась уже лишь в нескольких кабельтовых от дворца. Однако волны с такой яростью обрушивались на скалу, на которой он был построен, что от нее нельзя было ждать спасения, и даже наоборот, к ней было крайне опасно подойти: сила прибоя была такова, что брызги волн заливали лица заговорщиков, наблюдавших из окна второго этажа, то есть на высоте двадцати — двадцати пяти футов над пучиной.
При каждом отблеске фонаря, который горел на носу лодки, но мог быть потушен любой волной, заливавшей ее, виднелись двое гребцов, отчаянно работавших веслами; лица их были искажены ужасом, в то время как там же, выпрямившись во весь рост и словно привинченный к днищу суденышка, стоял юноша с развевающимися кудрями, с улыбкой на устах; он с презрением взирал на волны: словно Сциллова свора, они с лаем носились вокруг него, и он казался божеством, которому подвластен ураган, или, что еще величественнее, — человеком, не ведающим страха. По тому, как он, заслоняя глаза ладонью, всматривался в гигантские развалины дворца, видно было: он надеется, что его ждут, и старается разглядеть сквозь тьму кого-нибудь из своих. Но вот на помощь ему пришла молния — она осветила темную, потрескавшуюся громаду древнего здания, и он увидел пятерых заговорщиков, которые в ужасе сгрудились и кричали ему как один человек:
— Мужайся!
В тот же миг чудовищный вал, откатившийся от скалистого основания дворца, рухнул на носовую часть лодки и, погасив фонарь, казалось, поглотил ее.
У всех в груди стеснило дыхание; Этторе Карафа в отчаянии обеими руками схватился за голову; но тут послышался спокойный и мощный голос, покрывший рев урагана:
— Факел!
За ним бросился Карафа — в углублении стены были заготовлены факелы для темных ночей; он схватил один из них, зажег его от лампы, горевшей на каменном столе, и почти в тот же миг появился на краю утеса, склонившись над морем и протянув по направлению к барке смолистый факел, светивший наперекор целым тучам брызг, бессильным погасить его.
Тут лодка, словно вынырнув из морских глубин, показалась всего лишь в нескольких футах от основания дворца; гребцы бросили весла и, стоя на коленях, воздев руки к небесам, взывали к Мадонне и святому Януарию.
— Канат! — крикнул юноша.
Николино взобрался на подоконник и, поддерживаемый силачом Мантонне, размахнулся и бросил в лодку конец каната, другой конец которого держали Скипани и Чирилло.
Едва они услышали стук, с которым канат упал на дно лодки, как огромный вал, катившийся на этот раз с моря, с невероятной силой выбросил ее на утес. Раздался зловещий треск и вопли отчаяния; потом и лодка, и гребцы, и пассажир — все исчезло.