Sancta roza. Первая часть. О чем молчат солдаты
Шрифт:
– Macht ihn los und begleitet aufs Klo5.
Стоявшие рядом солдаты принялись срезать веревки, под руки подхватили Алёшина, помогая встать на ноги. Илья стоял, пошатываясь, упираясь головой в потолок. С высоты своего роста поверх голов снующих вокруг него егерей он заинтересованно принялся рассматривать висевший на стене плакат с полуобнаженной девицей. Пленный не заметил, как кто-то из присутствующих сунул ему в отекшую руку алюминиевую кружку с водой. Онемевшей рукой он кое-как поднял посудину и, боясь расплескать, опрокинул в рот все содержимое. Выпустив из рук пустую кружку, под звуки прыгающей по полу посудины облегченно громко крякнул.
– Красива, любить? – спросил переводчик, перехватив взгляд пленного с картины. В знак согласия Алёшин прикрыл глаза. «Баба, что надо, а то не знаешь», – подумал Илья, вспоминая
«Los, los!»6, – произнес один из солдат и направился к выходу, второй, что повыше, карабином легонько подтолкнул Алёшина в спину. Илья взглядом измерил другого высокого, но худосочного военного, причмокнул губами и принялся медленно переставлять затекшие ноги. Они совершенно не слушались, откуда-то снизу по мышцам ног бежали покалывающие мурашки. От неприятных ощущений в гудящей голове и теле штрафник чуть слышно стонал, но прилагал еще больше усилий, чтобы преодолеть беспомощность, не показывая окружающим свою растерянность от нахлынувшей во всем теле слабости. Охраняющий пленного егерь поднял с пола кружку, наполнил ее водой и не глядя протянул. Пока Илья уже медленно допивал воду, охранник поднял валявшуюся рядом с кроватью шапку, нахлобучил Алёшину на голову, жестом еще раз показал на дверь.
Выйдя на улицу, штрафник расправил плечи и осмотрелся по сторонам. Вечерело. Легкий морозец окутывал округу сединой свежей изморози. По небу низко над землей плыли рваные облака, свинцовые края которых цеплялись за высокую скалу, оттачивая и полируя нависающие над землей ее каменные уступы. «Вот я и дома. Бесово отродье прав, свобода там, где ты есть, даже если руки и ноги связаны», – подумал, восхищенно осматриваясь, оставленный отступившими однополчанами рядовой штрафник Илья Алёшин. Несколько примкнувших к скале строений с покрытыми мхом крышами формировали строй изогнутой линией, повторяя контуры подножья скалы, – результата неряшливых ваяний неизвестного мастера. Домики соединяла заботливо уложенная камнем, также как и все в округе, припорошенная снегом извилистая дорожка. Из облаков, словно мелкая стружка абразива, сыпался на землю легкий еле заметный снежок. Где-то справа из-за скалы доносились ухающие разрывы мин, что нарушало идиллию мирного существования видимых творений рук человеческих. Илья высоко задрал голову, вглядываясь в бесконечное кружение темнеющей снежной пыли, сделал глубокий вдох, открытым ртом ловя плавно летящие крупные снежинки. «Надо же, живой и невредимый, спасибо тебе, Господи, если ты есть!» – громко выкрикнул военнопленный и зашагал вслед за охранником по припорошенной снегом ухоженной дорожке. Пройдя несколько шагов, мужчина принялся расстегивать галифе.
– «Nein, nein gehe weiter»7, – закричал замыкающий процессию сопровождения егерь и принялся толкать Алёшина в спину стволом карабина, указывая направление движения. Илья молча повиновался. Пройдя пару домиков, военные остановились у строения, покрытого маскировочной сеткой. «Gehe hinein»8 – показывая на дверь, произнес замыкающий и остановился.
Низко склонив голову, вслед за первым сопровождающим Илья вошел в помещение. В углу под потолком небольшой светильник излучал тусклый свет, но этого было достаточно, чтобы рассмотреть две закрытые дверьми небольшие кабинки. Войдя в одну из них, Алёшин от изумления остолбенел. На небольшом приступке виднелось какое-то зацементированное в пол изделие из чугуна со стоячей в горловине водой. Военнопленный обернулся назад в незакрытую дверь. Его взгляд одновременного вопроса и отчаяния, видимо, рассмешил стоявшего позади егеря. Солдат, весело улыбаясь, показал, что и куда надо делать. В заключение посветил нагрудным фонариком меж ног пленника, высвечивая отхожее место. Справив нужду, Илья вышел из кабинки, на ходу застегивая галифе. За годы заключения ставшим привычным движением сомкнул за спиной руки и отвернулся к стене. Позади военнопленного зашумела вода. Охранник, смыв унитаз, легко тронул за спину Алёшина, давая понять, что можно двигаться. В обратный путь процессия перемещалась в другом порядке. Ожидавший на улице солдат с карабином наперевес двигался замыкающим. Штрафник шел неторопливо, вслушиваясь в поскрипывающий снег, обдумывая варианты возможного развития событий. «Живут же колбасники, даже параша с подогревом и каким-то аппаратом, обосновались капитально… так что не воевать…», – от этих мыслей в его контуженую голову накатила тоска. Но более всего грызла обида за свою беспомощность перед немецкой педантичной прагматичностью, которая проявлялась даже в быту. «Вот бы в нашем селе такую штуку поставить, – не утихала зависть в голове Ильи, – тетки свои точки не морозили бы и с горшками меньше возились». «После войны обязательно что-нибудь подобное выкую, надо будет эту чугуняку внимательно рассмотреть и запомнить, – окончательно забыв про головную боль, доброволец попытался разогнать и черные мысли о своем безысходном положении пленника, – интересно эти вояки будут пытать? Я ничего такого секретного не знаю. Нас, зэка, красноперые вообще за мясо держат, живем, как нелюди, на холоде и спим, как животные, нужду справляем, где придется».
Вернувшись в помещение, сопровождающий егерь показал пленному на ту же, но уже аккуратно заправленную армейским темно-зеленым одеялом кровать. Связывать не стали. Сразу садиться Алёшин отказался, отрицательно качая головой, принялся с себя стаскивать тесную ватную армейскую телогрейку с торчащими из рукавов и спины клочками ваты. Только после того, как остался в сырой от пота вонючей гимнастерке, Илья усадил свое тяжелое тело на кровать. После прогулки на свежем воздухе головная боль утихла, дышать стало легче, но рой обрывочных мыслей крутился, не останавливаясь. Из головы военнопленного не выходило видение. Он почти физически ощущал свежую прохладу высокогорного тумана, как вдруг вспомнил яркую вспышку внутри окопа перед немецким дотом, обжигающий лицо комок воздуха и яростную дробь бьющегося о каску металла. Вернувшись в реальность, у Алёшина промелькнула мысль: «Раз я здесь, высотку не удержали. Что с нашими, где остальные, почему я один?»
Сидевший на табурете офицер наклонился в сторону пленного, глубоко вдохнув, демонстративно расширил ноздри и замахал рукой перед сморщенным носом – всем видом демонстрируя силу неприятного запаха, который источало обмундирование бойца Красной армии.
– Wo ist deine Gewehr?9 – вдруг произнес офицер.
– Не выдали, – ответил военнопленный, демонстративно выслушав перевод.
– Wie bitte?10 – не понял перевода военный.
– Просто не выдали и все, чего тут непонятного? – недовольно буркнул пленный, мысленно ругая тех, кто отправил его безоружного на верную гибель.
– Bist duein Pazifist?11 – продолжил задавать вопросы штурмбанфюрер Йозеф Камбер.
– Что это такое? – не понял военнопленный, дослушав переводчика.
– Пацифист – бросай маузер, – произнес переводчик, взял карабин у стоявшего рядом охранника и опустил на пол.
– «Nicht маузер – ест пацифист»? – от внезапной догадки непонятного вопроса у Ильи расширились глаза.
– Ну, фриц, даешь! Я не ваш цифист. Я зэка!
– Что ест зака? – теперь уже не понял фразу переводчик.
– Зэка – это тюрьма, забор, решетка, Сибирь, лагерь, понимаешь?
– Ты ест Сэбирь каторга?
– Нет, не каторга, я – зэка, правда, особых различий не вижу, – смачно выругавшись, штрафник умолк, после небольшой паузы добавил, – настоящую винтовку мне не дали, а от деревянной балалайки я отказался.
– Ты играть балалайка?
– Да ну, что ты, балалайкой у нас похожую на винтовку деревяшку зовут. Красноперые приказали маузер у тебя, фриц, забрать! – при этих словах Илья указал на охранника пальцем своей не меньше телячьей лопатки ладони.
– О-о-о! – вникнув в смысл громко сказанного перевода, теперь уже округлили глаза все присутствующие военные. Приставленный охранником к военнопленному егерь весь напрягся, моментально поднял с пола карабин и отступил ближе к двери. Сидевшие за столом военные, то одобрительно кивали, то недоуменно и заинтересованно переводили взгляды от переводчика к Илье и обратно, веселясь, и бурно обсуждая услышанное. Продолжая расспрашивать пленного бойца, также веселясь, как и все присутствующие, переводчик пытался быстро переводить ответы, но не всегда это получалось.
– Ты шел в гору за маузер?
– Нет. Пёрся в атаку высотку взять, ну заодно и что-нибудь прихватить из чего стрелять можно.
– Патрон брать где? – не унимался проявлять инициативу переводчик.
– Этого добра у нас хватает. Стрелять не из чего. Попробуй приказа не исполни, когда красноперые за спиной с пулеметами на взводе! В лучшем случае – трибунал и штрафбат, но я там уже был, в худшем – могила, куда очень не хочется…
– Что ест красноперы?
– Сказал же – суки в картузах с красными околышками, с пулеметами и автоматами!