Сандро из Чегема (Книга 1)

Искандер Фазиль Абдулович

– В людях, – сказал Джамхух, кивнув на море, – много дикарского. Не удивлюсь, если они в один прекрасный день переименуют Гостеприимное море и назовут его как-нибудь иначе. Людям кажется, что, если они переименуют древние названия гор, рек, морей, они будут могучими, как боги! Жалкие себялюбцы! Народ должен чувствовать, что его страна не вчера началась и не завтра кончится. Так ему уютнее жить в вечности и легче защищать свою землю.

– Джамхух, – напомнил Объедало, – ты обещал объяснить, почему ты все делишь на три части.

– Да, – сказал Джамхух, – сейчас я вам все объясню. Три – это священное число, и не я его придумал. Вспомните народные сказки,

где всегда три дороги, три брата и многое другое. Три – священное число и намекает нам на то, что у человека три жизни. Начальная жизнь – это жизнь до рождения. Серединная жизнь – это наша жизнь, в которой мы живем в этом мире. И последняя жизнь – это жизнь, в которой мы будем жить после смерти. О начальной жизни мы знаем только то, что одни люди приходят в мир со склонностью к добру. Другие люди приходят в мир со склонностью к злу. И третьи люди – видишь, опять три – приходят в этот мир, немного склонные к добру, а немного склонные ко злу. Кто как жил в первой жизни, таким и приходит в этот мир. Наша земная жизнь – серединная, и она самая важная для человека. Тот, кто жил добром в первой жизни, должен постараться в этой жизни сохранить свою доброту. Тот, кто жил в первой жизни во зле, имеет возможность исправиться, и тогда ему простятся грехи первой жизни. А те, кто колебался в первой жизни от добра ко злу, имеют возможность окончательно определиться в добре. Вот почему наша серединная жизнь самая главная для человека. Больше в вечности никогда не будет возможности что-либо исправить. Строг Великий Весовщик, но и милость его огромна! Шутка ли, целая жизнь дана нам для собственного испытания, и даже если мы ее плохо начали, есть время все исправить! Теперь вам ясно, почему число три священно и почему в народе так часто говорят о трех дорогах, трех братьях, трех судьбах и тому подобное? Это намек Великого Весовщика.

– Да, – сказал Объедало, – теперь нам все ясно. Но отчего это, Джамхух, когда ты говоришь о чем-нибудь непонятном, оно сразу делается простым и понятным? И тогда становится непонятно, почему ясное теперь раньше было непонятно.

– Это оттого, – отвечал Джамхух, – что я думать научился раньше, чем говорить человеческим языком. И с тех пор у меня привычка мысли облекать в слова, а не из слов лепить подобие мысли. Да, я поздно научился говорить и потому говорю яснее многих. Так кошка рождается слепой, чтобы потом видеть в темноте.

– О, воронки моих ушей! – воскликнул Слухач. – Подставляйте себя всегда под сладостную струю речей Сына Оленя. И да не слетятся мухи пустословия на мед его мудрости!

И, словно торопясь опередить этих прожорливых мух, он быстро вынул из кармана глушилки и плотно ввернул их в свои уши.

Так они шли по дороге и вдруг на опушке леса увидели вот что. На ветке дикой хурмы, прячась за ее ствол, стоял человек и тянулся рукой к трем голубям, сидевшим на соседней ветке.

Один голубь был сизым, другой голубь был черным, а третий белым. Человек этот выдергивал перо из оперенья одного голубя и тут же вживлял его в оперенье второго, а перо второго в оперенье первого. Делал он это настолько ловко, что голуби, ничего не замечая, спокойно сидели на ветке, безмятежно поводя головками в разные стороны.

На глазах у изумленного Джамхуха и его друзей все три голубя стали черно-сизо-белыми.

Мало того, что человек менял перья с необыкновенной ловкостью, он это делал со вкусом, с чувством цвета и соразмерности.

И только в последний раз, когда человек вживил бывшему белому голубю черное перо, голубь что-то почувствовал и стал клювом почесывать то место, куда он вставил перо.

Человек спрыгнул с нижней ветки хурмы на землю. Тут голуби его заметили и взметнулись в небо, рябя на солнце и как бы удивляясь новому оперению друг друга.

Человек из-под руки следил за взмывающими в небо голубями.

Одно черное перо слетело и, трепыхаясь в воздухе, медленно падало на землю.

– Видите, – промолвил человек, обернувшись к Джамхуху и его друзьям, – слетело как раз то перо, которое я вживлял в последний раз. Рука устала, бывают и у меня промашки.

– Чудо, – сказал Джамхух, – как это ты ухитряешься незаметно для голубя выдернуть перо и вживить его другому голубю!

И тут человек, вместо того чтобы, в свою очередь, подивиться чудесам Джамхуха, вдруг воскликнул:

– Да, такого ловкача, как я, поди поищи!

– Я, например, Джамхух – Сын Оленя, – сказал Джамхух, – но ни о чем таком даже помыслить не могу.

– Неудивительно, – отвечал Ловкач, – я же сказал, что второго, как я, ловкача во всей Абхазии не найдешь!

Тут воцарилось неловкое молчание. Объедало попытался прервать его.

– С тобой говорит, – сказал он Ловкачу, – тот самый знаменитый Джамхух – Сын Оленя.

– Ас вами говорит, – отвечал Ловкач, нисколько не смутившись, – тот самый знаменитый Ловкач, сын Ловкача…

– Неужели ты не слышал про знаменитого Джамхуха – Сына Оленя? – спросил Слухач.

– Неужели вы не слышали про знаменитого Ловкача, сына Ловкача? – ответил Ловкач вопросом на вопрос.

– Ну, это уж слишком, – сказал Силач и, грозно потирая руки, подступился к Ловкачу.

– Если уж Силач потирает руки, – заметил Скороход, обращаясь к Ловкачу, – лучше бы ты был Скороходом, как я.

– Стойте, друзья! – сказал Джамхух, становясь между Силачом и Ловкачом. – Я чувствую, что слава начинает меня портить. Это так, хотя и не совсем так. Джамхух от славы, видно, портится, но не совсем портится, потому что знает, что портится. И оттого, что я чувствую, что начинаю портиться, я перестаю портиться. Однако, перестав портиться, я перестаю следить за собой и начинаю снова портиться. К сожалению, такова жизнь. Жизнь – это бесконечная склонность к порче, но, что особенно важно, друзья, и бесконечная склонность удерживаться от порчи.

– Ой, что-то мудреное ты сказал, – промолвил Ловкач и вдруг, быстро сунув руку за пазуху, поймал там блоху и протянул ее Силачу. – На, – сказал он ему.

– Зачем мне блоха? – растерялся Силач.

– Ты же, говорят, Силач, вот и убей ее.

– Да ты никак смеешься надо мной! – вспыхнул Силач.

– Шутка, – сказал Ловкач и, отщелкнув блоху, спросил у Джамхуха: – А это правда, что скифы умеют блоху подковать?

– Да, – кивнул Джамхух, – слухи о том, что скифы могут подковать блоху, подтверждались много раз очевидцами. Скифы – удивительный народ. Они умеют подковать блоху, но лошади у них часто ходят неподкованными. Лошадей подковывать им неинтересно.

– Слушай, Джамхух, – сказал Ловкач, – я пойду с тобой. Оказывается, с тобой занятно.

– Еще бы! – в один голос воскликнули друзья Джамхуха.

Джамхух объяснил ему цель своего путешествия и предупредил об опасностях, связанных с ним.

Ловкач охотно присоединился к друзьям Джамхуха, и они пошли дальше.

На следующий день на лесной лужайке они увидели охотника. Тот стоял с луком в руке и, задрав голову, смотрел в небо. Джамхух и его спутники тоже стали смотреть в небо, но ничего там не заметили.