Санкт-Петербург – история в преданиях и легендах
Шрифт:
Если верить народной молве, Петербург был буквально изрезан подземными ходами. Только из Зимнего дворца они якобы вели к одиннадцати сооружениям в разных концах города, в том числе к Исаакиевскому собору, Петропавловской крепости, Спасу-на-крови и т. д. Подземный ход под Невским проспектом был якобы проложен между Александринским театром и новым зданием торгового дома Елисеевых на Невском проспекте.
Мало кто сейчас помнит, что фасады Зимнего дворца не всегда были окрашены в привычные нам светлые тона. Перед Первой мировой войной Зимний дворец приобрел неожиданно красно-коричневый цвет, который чуть ли не два десятилетия поражал петербуржцев своей мрачностью. Одна из городских легенд объясняет этот курьез странным подарком, преподнесенным германским императором русскому царю. Будто бы Вильгельм отправил Николаю II для нужд судостроения целый пульман сурика, который по каким-то причинам был забракован чиновниками
Этот необычный для Петербурга колер до сих пор можно видеть на стенах Петропавловской крепости. Правда, как мы уже говорили, народная молва считает, что в этом случае образцом для него стал цвет шинели коменданта крепости.
Однажды, как рассказывает предание, на одной из крепостных стен поверх этой мрачной окраски появилась яркая крупная надпись масляной краской: «Петербургский университет». Основания для такой мрачной шутки, пожалуй, были. Задуманная и возведенная как оборонительное сооружение для защиты только что отвоеванной у шведов территории, Петропавловская крепость никогда не использовалась по прямому назначению. Еще в первой четверти XVIII века камер-юнкер Берхгольц отмечал в своем дневнике: «…она есть… род парижской Бастилии, в ней содержатся государственные преступники и нередко исполняются тайные пытки». Суровую школу, или «университет», русской Бастилии прошли декабристы и народовольцы, русские революционеры – представители всех политических партий. Осенью 1861 года в связи со студенческими волнениями правительство закрыло Петербургский университет, и около трехсот студентов были заключены в Петропавловскую крепость.
На учете в петербургской полиции, говорят, было более двадцати обывательских домов, известных своей дурной репутацией. Вот только некоторые из них. Двухэтажный особняк на Песках считался среди окрестных жителей Клубом самоубийц. По ночам из его окон доносились стоны и похоронная музыка. На Петербургской стороне дурной славой пользовался дом на Большой Дворянской улице. Говорили, что в нем собираются замаскированные покойники и при свете черепов, пустые глазницы которых горят неземным светом, играют в карты. Окна, двери и ворота этого дома были всегда закрыты. На Петербургской стороне был и так называемый Каменный дом, над которым много лет витали таинственные духи. Хорошо был известен полиции дом, несколько жильцов которого почти одновременно покончили жизнь самоубийством. В народе его называли Чертовым домом.
Много говорили и о «заколдованном доме на Университетской набережной рядом с Академией художеств». Дом, наглухо закрытый черным забором, пользовался дурной славой. В нем уже более четверти века никто не жил, но многие утверждали, что там «воют привидения и вообще происходит нечто загадочное».
На исходе XIX столетия, как отмечал писатель Иван Лукаш в «Старых снах», «в Петербурге еще оставались в живых два-три привидения. Известный призрак показывался в Инженерном замке, являлся на Васильевском острову в Первом кадетском корпусе – николаевский солдат в аршинном кивере, тускло блестевшем в потемках». И далее: «Жило по привидению в Академии художеств и Медицинской академии. Призрак женского пола по виду богаделка в наколке и черной пелеринке, тощенькая Шишига в прюнелевых башмаках верещала и шмыгала в старом доме, что напротив Николаевского моста, в том самом доме, крашеном желтой краской, где открылась позже зубная лечебница. Танцевали изредка стулья на Конюшенной и, кроме привидений и танцующих стульев, жил в Петербурге престарелый черт».
Таинственная мистика все чаще становилась обязательным элементом городского фольклора. 20 января 1905 года во время прохождения Конногвардейского полка рухнул цепной Египетский мост через Фонтанку. Высказывалось множество версий трагедии: от возникшего в результате равномерного движения колонны резонанса до усталости металла мостового пролета. Но ни одна из них, похоже, не могла удовлетворить всеобщей заинтересованности. Родилась мистическая легенда о некой Марии Ильиничне Ратнер, которая действительно жила в одном из домов напротив моста. Однажды она выглянула из окна и увидела на мосту конный эскадрон гвардейцев. Это происходило почти ежедневно, и Марии Ильиничне порядком надоело мерное постукивание конских копыт по мостовой. «Чтоб вы провалились!», – будто бы в сердцах воскликнула она и, к ужасу своему, увидела, как в ту же минуту мост развалился, увлекая за собой в промерзшие воды Фонтанки испуганных лошадей вместе с гвардейцами. Трудно сказать, было это на самом деле или нет, но с тех пор местные жители иначе как «Мария Египетская» свою соседку не называли.
Ореолом захватывающей тайны
На Охтинском пороховом полигоне, вблизи станции Ржевка Ириновской железной дороги, находилась церковь во имя иконы Божьей Матери «Неопалимая купина», построенная в 1901 году архитектором В. А. Косяковым. В церкви хранился образ Николая Чудотворца. По преданию, этот образ появился на дверях квартиры некой полковничьей вдовы. Изображение несколько раз закрашивали, но оно появлялось вновь и вновь. Тогда вдова вырезала его из двери, привезла в Петербург и пожертвовала церкви.
В 1908 году на пожертвования членов Всероссийского Александро-Невского Братства трезвости была выстроена церковь во имя Воскресения Христова у Варшавского вокзала. Возводилась она по проекту архитекторов Г. Д. Гримма, Г. Г. фон Голи и А. Л. Гуна. В народе ее называют «Церковь с бутылочкой». Бытует легенда, будто одна из ее колоколен напоминала по форме бутылку и была сделана такой по просьбе верующих. В храме хранилась икона «Неупиваемая чаша», особенно чтимая прихожанами. Перед иконой неисправимые пьяницы давали очередные обеты и молили об исцелении от своего недуга.
У этой церкви есть еще одно народное название – «Копеечная». Согласно легенде, церковь строилась не только на пожертвования членов общества трезвенников, но и на сборы от специального налога, которым были обложены все питейные заведения тогдашней России. Налог будто бы составлял всего одну копейку с каждой тысячи рублей дохода, и все же этих денег хватило на строительство.
В 1893 году в Коломне стараниями барона Г. Е. Гинцбурга по проекту архитекторов И. И. Шапошникова и В. А. Шретера была выстроена Большая Хоральная синагога. Среди петербургских евреев до сих пор живет легенда о том, что она стала самой большой и самой красивой в Европе, а также, что построена она на земле самого большого петербургского антисемита. Барон Гинцбург, крупный общественный деятель, сыгравший огромную роль в жизни петербургской еврейской общины, умер в 1909 году. Он завещал похоронить себя в Париже, там, где покоился прах его отца. Воля умершего была исполнена. Однако в Петербурге, в еврейском отделении Преображенского кладбища, есть «внушительного вида гранитная плита, наклонно лежащая на постаменте и украшенная каменными гирляндами». На плите нет никаких надписей. По преданию, это не захоронение, а своеобразный памятник знаменитому барону, установленный еврейской общиной Петербурга в 1909 году.
В еврейском отделении Преображенского кладбища сохранилась любопытная могила, считающаяся здесь первой. Согласно древнейшей еврейской традиции это двойное захоронение. Обрекать души умерших на одиночество в загробной жизни иудаизм запрещает. 28 февраля 1875 года на Охтинском пороховом заводе произошел взрыв. Среди прочих погибли два лаборанта-еврея – Берка Бурак и Мошка Фрисна. Они были погребены в одной могиле. Их имена высечены на русском и еврейском языках на невысокой надгробной стене. Так, согласно преданию, было основано еврейское отделение Преображенского кладбища.
По сложившейся традиции столицу продолжали украшать памятниками членам царской семьи. На Манежной площади появился конный монумент скончавшемуся в 1891 году великому князю Николаю Николаевичу старшему, третьему сыну Николая I. Многие считали, что великий князь бездарно командовал Дунайской армией во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Последние десять лет жизни он страдал тяжелым психическим заболеванием. По семейному преданию, ставшему известным всему Петербургу, когда Николай Николаевич сошел с ума, его брат Михаил будто бы удивленно воскликнул: «Как это человек такой непомерной глупости может, тем не менее, сойти с ума?!»