Санкт-Петербург на Дону
Шрифт:
Кристиан и Фредерик перглянулись.
— Не может такого быть! Зачем это англичанам?
— Может. И будет, если ваша сторона не предпримет ничего против. А зачем сие англичанам понять не трудно: они кровно заинтересованы в прямом торговом пути на Балтике из России без посредников. Потому победа Швеции их вполне устроит.
— Да это же делёж шкуры не убитого медведя! А ну как военное счастье повернётся к шведам спиной?
— Англия и в этом случае в выигрыше: опять остаётся один хозяин на Балтике.
— Ну вот, — торжествующе воскликнул король, —
— Сам-то ты, на месте англичан, на кого бы поставил? — прямо спросил Пётр у Кристиана.
— Король на эмоциях уже весь подался, чтобы энергично заявить о своей уверенности в дружбе Англии и Дании и уже начал открывать рот, но в процессе этих действий понял, что не всё так однозначно, и так и сел, с полуоткрытым хлебалом.
Карета с послами тряслась на ухабистой российской дороге. Путь царя и его спутником после почти года путешествий по Европе лежал от Риги, куда они прибыли из Копенгагена, через Курляндию и Псков в Москву. От нечего делать послы развлекались разговорами про то, как нужно обустраивать Россию
— Скажи, государь, зачем так упорно внедрять все эти западные манеры, одежду, причёски и прочую шелуху? Разве в этом нашему народу счастье? — спросил у Петра Головин.
— А это всё и не для наших удобств русского народа, а как раз наоборот, для иноземцев. Сейчас они к нам понаедут, так надо, чтобы они себя как дома чувствовали, а не считали, что нанялись к дикарям.
— Гости будут указывать хозяевам как себя вести! Ерунда, какая… — фыркнул Головин.
— Ничего, мы, когда всю пользу из них высосем, дальше своим умом жить будем, — успокоил его царь.
— Боюсь, долго ждать придётся. Я так мыслю, что пустив этих козлов к нам в огород, назад их уже не выгонишь.
— Правильно, мы и гнать никого не будем. Смирись, Фёдор Алексеич, будем и дальше принимать людей грамотных и полезных. Сам посуди: человека надо родить, вырастить, обучить, опыт он должен набрать в ремесле или науке, сколько лет пройдёт, а мы раз! и готово. Выгода от этого стране огромная. Но, чтобы первые пошли и задних за собой позвали нужно условия благоприятные создать, чтобы почти как в рай к нам стремились. А когда мы первую нужду утолим, когда свои выучатся, тогда будем и условия ужесточать, и требования к иноземцам повышать, и тогда уж не мы под них подстраиваться станем, а они под нас.
— С чего бы разным немцам к нам так стремиться?
— Деньги. Мы дадим им того, чего они хотят. Сейчас у немцев всех мастей одно счастье — деньги. Бог, Родина, долг, всё это для них имеет свою цену.
— Откуда ж мы столько возьмём? У нас на Руси ни золота ни серебра отродясь не добывали.
— Нарисуем!
Пётр откинулся на спинку каретного кресла и с удовольствием просматривал постепенно проходящие по лицу Головина отражения его мысленных процессов, вызванных последним царским словом. Наконец, обдумывание завершилось, и Фёдор Алексеевич выдал своё резюме.
— Опасная затея. Как бы бунт не начался, с этими рисованными деньгами. Навроде медного, при Алексее Михайловиче.
XIV
— Ну, рассказывай, князь-кесарь, что за буза у вас произошла?
Едва добравшись до Москвы, Пётр сразу же отправился к Фёдору Юрьевичу, прояснить перипетии недавнего стрелецкого бунта.
Ромодановский был боярином старой закалки: традиционное московское хлебосольное гостеприимство компенсировал требованием безусловного уважения к хозяину. Даже царь, не говоря уж обо всех прочих, не въезжал к нему во двор. Скромненько оставляли лошадей и разные тарантасы, на которых приехали, за забором.
Сейчас боярин и глава Преображенского приказа розыскных дел был ещё полон вчерашних, если так можно выразится, впечатлений. То есть, не вполне отошёл от пьянки.
— Уж, батюшка, такие дела творились, просто удивляюсь бездне человеческой мерзости! — вздохнул князь-кесарь, густо обдав Петра мощным перегаром. С зимы, как братец твой Иван Алексеевич скончался, один ты у нас на царстве остался. А как отправился в земли басурманские в это своё посольство, да долго так разъезжал по заграницам, что народишко страх начал терять.
Слуги вносили в палаты и ставили на стол к собеседникам пиво, несколько сортов вина, водку, разные наливки, пироги, расстегаи, буженину и ещё несколько видов мясных, мучных, рыбных и грибных закусок.
Фёдор Юрьевич последовательно, по одному ему ведомой системе, употреблял выставленные пищевые продукты и алкоголь,
Пётр слегка поддержал хозяина, но в основном ждал, пока тот придёт в рабочее состояние.
Наконец, слегка приведя себя в порядок, Ромодановский продолжил доклад, на этот раз в более-менее деловом стиле.
— В бунте приняли участие около двух тысяч двухсот стрельцов из разных полков. Они попытались занять Новоиерусалимский монастырь, но Патрик Гордон успел раньше: вывел Семёновский полк навстречу бунтовщикам и встретился с ними на дороге. Сдаться стрельцы отказались, наоборот, стали атаковать.
Голос князя-кесаря опять приобрёл звонкий пафос.
— Но ты же Гордона знаешь — могуч и грозен сей воин! Гнусномерзких бунтовщиков приказал обстрелять из пушек и разогнал поганое племя, на самоё царскую власть умышлявшее! Извини, батюшка…
Ромодановский прошёлся ещё раз по закускам и напиткам, и, поправив здоровье, продолжил менее артистично.
— Полторы сотни самых злостных зачинщиков уже казнили. Однако, зараза эта бунтарская, как я думаю, ещё не вся искоренена. Надо бы продолжить шерстить эту свору, жесточайше…
Фёдор Юрьевич не размашисто, но плотно приложился кулаком по столу, так, что серебряные стопки жалобно звякнули.
— Жесточайше — это хорошо, — согласился Пётр. Но есть несколько уточнений. Главное — это дело теперь нужно вести помедленнее, заговорщиков выискивать тщательнее, да так, чтобы хоть один, да нашёлся, даже в самых верных стрелецких полках. То есть, постепенно измена должна найтись во всех.