Санный след
Шрифт:
— Да уж, — загрустил грабитель. — Теперь в театр не скоро попаду… Но жизнь, господин Петрусенко, она тоже театр. А мы все в ней артисты.
— Ого! — Петрусенко просто восхитился. — Как на тебя Мельпомена подействовала! Ты просто философом стал, Хорек!
Хорек захихикал, довольный.
— Да это не я, а английский драматург Шекспир придумал. Хорошо придумал! А мне та дамочка сказала.
— Из-за которой ты в театр и попал? — догадался следователь.
— Точно! Дамочка из Саратова.
Викентий Павлович вновь подумал: интересная история с этим театром, необычная. Но, впрочем,
Из столицы пришла депеша: его поздравили с поимкой банды грабителей и просили срочно приехать в Департамент полиции. Там сам генерал-градоначальник предложил Викентию Павловичу выехать в Саратов, помочь местной полиции поймать маньяка-убийцу. Конечно, Петрусенко об этом деле слышал: газеты живо описывали жуткие убийства. Но оберполицмейстер рассказал ему о других, неизвестных прессе подробностях.
— Возвращайтесь сейчас домой, — сказал дружески ему. — Встречайте Рождество Христово. Но после, не мешкая, выезжайте в Саратов. Поможете тамошним коллегам, они стараются, но не справляются. А люди уже просто в страхе.
И добавил, пожимая на прощание руку:
— Вы талантливый сыщик. Очень на вас надеюсь.
Глава 10
В одном из глухих закоулков портового района, среди заброшенных сараев и полупустых складов торчал старый барк. Он держался на плаву, причаленный у прогнившей, заливаемой водой маленькой верфи, и казался таким же заброшенным. Железо проржавело, голые мачты обвалились, ступеньки, ведущие с палубы вниз, поломались. Судно казалось жалким, нежилым. И все же люди на нем были.
Разболтанные ступеньки вели в пустой трюм. Там в самом углу в стене была совершенно незаметная дверь, за ней — вместительная каюта, неожиданно удобная, обставленная мебелью. В одной ее части за ширмой стояли на полках, лежали в тюках и ящиках различные вещи. В другой — на диване и в кресле сидели и разговаривали двое мужчин. Сидящий в кресле курил тоненькую папироску, другой, развалясь на диване, жевал пирог с мясом, запивал пивом.
— Так чего ты хочешь от меня, Лыч? — спросил один, выпуская в потолок колечки дыма.
Второй дотянулся до низкого столика, бухнул на него пустую кружку, шумно глотнул последний кусок.
— Не все ж твоих баб драть! Постарайся один разок и для меня, уговори жучку!
— Чего ты жабрами пыхтишь? Разве я от такого дела когда откажусь? За милую душу! А… — говоривший насмешливо вздернул бровь, — разве мои кошечки тебе не были сладкими? Или твоему кару не все равно?
— Кару любая щелка хороша, да только девка эта мне еще с прошлого рынка кинулась.
— А, значит у тебя не только кар колотится, но и в груди тоже что-то?
— Э, Гусар, ты из меня валета не лепи! — Лыч толстенными пальцами ловко выхватил папироску прямо изо рта собеседника. — И сам не гони дуру! Девка здорова, и бампера, и буфера — не обхватишь! И давалка, не целочка. Да только я к ней не подступлюсь — с моей мордой. Она и прошлый раз не с кем попало пошла, выбирала.
— Ладно, ладно, не сердись. — Гусар легко поднялся, достал из шкафа красивую винную бутылку. — Налить? Ну как хочешь. Я, знаешь ли, отвык от водки… А ты точно знаешь, будет твоя красавица сегодня на привозе?
— Будет! Я слыхал в прошлое воскресенье, говорила она, что рыба сейчас идет хорошо, косяками, недели две еще так будет. Привезет продавать, куда денется!
Оба замолчали ненадолго, смакуя каждый свое питье. Лыч — тяжелый, с хриплым дыханием, бычьей шеей и изуродованным лицом. И Гусар — стройный, легкий в движениях, красивый.
Вскоре после полудня оба покинули свое убежище. С большими предосторожностями выдвинули с одной стороны барка приставную лестницу, потом Лыч спрятал ее среди хлама в ближайшем сарае. Утро этого дня было промозглым и туманным. Теперь туман разошелся, но холодная осенняя сырость осталась. Правда, иногда сквозь тучи пробивало солнце, но так ненадолго, что ему не успевали порадоваться. Сараи и склады незаметно перешли в убогий поселок, подельщики шагали по грязным деревянным настилам, тихо продолжая разговор — людей навстречу почти не попадалось.
— Я эту девку прошлым воскресеньем приметил. Она с папашей промышляет на своей лодке, продает рыбу. Подвалил к ней и получил отлупа… А с портовым одним пошла в трактир с номерами!
— Вот тебе и заблажило, удержу нет?
— Верно, — согласился Лыч. — Она у меня, стерлядь лупоглазая, такого теперь получит!
— Ты хочешь, чтобы я завлек и отвалил в сторону?
— Как сам знаешь, — пожал плечами Лыч. — Давай как всегда: ты, потом я, потом снова ты.
— Там будет видно. — Гусар ловко перепрыгнул с доски на камень, сапоги его были почти чистые. — До сих пор я ведь сам выбирал, так что на твою девку я, может, и не…
Они уже шли по набережной, где лязгали лебедки, скрипели якорные цепи, сновали люди, ревели сирены. У набережной стояли большие грузовые суда, баркасы и баржи. Вскоре показался и рыбный рынок-привоз. Здесь прямо с бортов рыбацких лодок и судов побольше продавали свежий улов. Было многолюдно, шумно, влажный воздух казался до невозможности пропитан запахом водорослей и рыбьих потрохов. Лыч издалека указал на крупный барк, рядом с которым на самодельном лотке молодая бабешка отпускала свой товар. Рыбины сверкали и бились в ее руках, но она ловко управлялась с ними. Похоже, так же ловко она отбивалась от шуток и жестов крутившихся рядом мужчин. Приглядевшись, Гусар отметил, что полнота не мешает девушке быть по-своему грациозной, а круглое, краснощекое ее лицо совсем молодо. Он оглянулся на Лыча:
— Губа у тебя не дура!
— То-то! Теперь, небось, не откажешься?
— Да уж… Куда ее поведем, прикидывал?
— В «Приют».
— В «Приют»? — Гусар задумался, потом согласно хмыкнул. — Подходяще. Только я мелькать там не хочу. Узнать меня, конечно, не узнают, но все же…
— Тебя и девку никто не увидит. — Лыч наклонился, зашептал почти в ухо. — Сам знаешь, меня там ни одна собака не выдаст. Приду, сниму номер — отдохнуть вроде бы, отлежаться. А вы идите к глухой стене, той, что у самой воды. Там увидишь погреб заброшенный. Оттуда вас и пущу, это ход потайной, который хозяин да я знаем.