Сансиро
Шрифт:
И всё же одни картины ему нравились, он охотно купил бы какую-нибудь, другие — нет. Однако мнения своего не высказывал, чтобы не попасть впросак.
«Нравится вам эта картина?» — спрашивала Минэко. «Да как вам сказать…» — отвечал Сансиро. «Не правда ли, это интересно?» — говорила девушка. «Пожалуй», — отвечал Сансиро. В общем, разговор не клеился. То ли Сансиро недалёк и не умеет поддержать беседу, то ли просто не желает её вести. Хорошо, если он молчит из скромности и не корчит из себя знатока. Но может быть, он просто не снисходит до разговора с Минэко?
Часть стены занимали картины
— Не правда ли, это Венеция?
Пожалуй, и в самом деле Венеция. Это было понятно и Сансиро. Хорошо бы поплыть вот в такой гондоле. О гондоле Сансиро слыхал ещё в бытность свою в колледже. Ему понравилось это слово, он даже запомнил, как оно пишется. В его представлении гондола была создана для любовных прогулок. Он молча разглядывал голубую воду, отражавшиеся в ней высокие дома и ещё какие-то красные пятна. Вдруг Минэко сказала:
— Мне больше нравятся картины брата.
— Брата?
— По-моему, эту картину написал брат, разве не так?
— Чей?
Минэко удивлённо взглянула на Сансиро.
— Ну как же, вон ту картину написала сестра, а эту — брат. Разве вы не видите?
Сансиро обернулся. Картин с видами зарубежных стран, мимо которых они только что прошли, было много.
— Разве их писал не один художник? — спросил Сансиро.
— А вы думали один?
— Да, — растерянно ответил Сансиро. Потом посмотрел на Минэко, Минэко — на него, и оба рассмеялись.
— Ну, знаете… — сказала Минэко, нарочно округлив глаза и понизив голос. Легко ступая, она пошла дальше, а Сансиро продолжал стоять, рассматривая виды Венеции. Увлечённый, он не заметил, что девушка остановилась и внимательно его разглядывает. Вдруг кто-то её окликнул:
— Сатоми-сан!
Минэко и Сансиро обернулись. Неподалёку от двери с табличкой «Канцелярия» стоял Харагути. За спиной у него во весь свой рост возвышался Нономия. Минэко мельком посмотрела на Харагути и перевела взгляд на Нономию. Потом подошла к Сансиро, чуть-чуть, чтобы никто не заметил, наклонилась к нему и что-то прошептала. Сансиро не расслышал и хотел переспросить, но Минэко отошла от него и уже здоровалась с Харагути и Нономией.
— Замечательную спутницу вы себе избрали для выставки, — сказал Нономия Сансиро.
— А мы хорошая пара, правда? — опережая Сансиро, ответила Минэко. Нономия ничего не сказал и стал смотреть на портрет величиной с татами. Портрет был сплошь написан тёмными красками, без единого просвета, так что одежда и головной убор сливались с фоном. Только лицо белело, худое, измождённое, с впалыми щеками.
— Копия? — спросил Нономия у Харагути, который оживлённо рассказывал Минэко:
— Выставка скоро закрывается. Посетителей становится всё меньше. Первое время я каждый день заходил в канцелярию, а теперь лишь изредка заглядываю. Как раз нынче пришёл по делу и затащил сюда Нономию-сан. Кстати, и вас встретил, просто повезло! Сразу же после закрытия надо будет приступить к подготовке выставки будущего года, так что дел по горло. Выставку откроем несколько раньше обычного — до того, как начнёт цвести сакура. Так удобнее для членов общества. Словом, выставка будет следовать за выставкой. Работы
Лишь после этой тирады Харагути повернулся к картине, о которой его спросил Нономия, всё время рассеянно её созерцавший.
— Что скажете о Веласкесе? Правда, это копия. К тому же не очень удачная, — объяснил Харагути. Для Нономии этого было вполне достаточно, и он ни о чём больше не спрашивал.
— А кто делал копию? — спросила Минэко.
— Мицуи. Обычно у него хорошо получается. Но эта его работа восторга не вызывает. — Харагути встал поодаль от картины и добавил: — Копировать гениального художника не так-то просто.
Сансиро с любопытством смотрел на Харагути, который, склонив голову набок, разглядывал картину.
— Всё посмотрели? — спросил художник у Минэко. Он всё время обращался к ней одной.
— Нет ещё.
— А что, если отправиться сейчас в Сэйёкэн? Угощу вас чаем. Мне всё равно надо туда по делу… Хочу посоветоваться с менеджером насчёт выставки. Мы с ним приятели… Сейчас самое время выпить чаю. Потом будет ни то ни сё — для чая поздно, для обеда — рано. Ну как? Пойдёмте?
Минэко взглянула на Сансиро. Вид у него был совершенно безразличный. Нономия тоже стоял, не вмешиваясь в разговор.
— Раз уж пришли, надо всё посмотреть. Верно, Огава-сан? — спросила Минэко.
— Верно, — ответил Сансиро.
— Тогда сделаем так. Посмотрите последние работы Фуками-сан, они в том зале, в глубине. А потом приходите в Сэйёкэн. Я буду ждать вас там.
— Спасибо.
— Только помните: у Фуками-сан акварели особые. В них важен не столько сам рисунок, сколько настроение. Их надо смотреть именно с этой точки зрения, можно обнаружить весьма интересные вещи.
Минэко поблагодарила Харагути и, когда они вместе с Нономией ушли, проводила их взглядом.
В зале со скудным освещением, куда пришли Минэко и Сансиро, одну из стен занимали последние работы художника Фуками. Почти одни акварели, как и говорил Харагути. Особенно понравились Сансиро тона акварелей, сдержанные, но богатые контрастами, довольно однообразные, настолько бледные, что хотелось выставить их на солнце, чтобы немного оживить. Зато чувствовалось, что кисть художника ни на секунду не отрывалась от холста, словно написанного одним дыханием, что художник чужд условностей в живописи. Люди у него были как бы вытянуты в длину, с маленькой головой и очень напоминали молотильный цеп. Была и в этом зале картина с изображением Венеции.
— Опять Венеция, — сказала Минэко.
— Да, — отозвался Сансиро и тут же спросил: — Что вы мне давеча сказали?
— Когда?
— Когда я разглядывал Венецию в том зале. Я не расслышал.
Девушка ничего не ответила, лишь улыбнулась, сверкнув ослепительно белыми зубами.
— Если ничего важного, можете не говорить.
— Нет, ничего важного.
Сансиро как-то странно смотрел на Минэко. Был уже пятый час, и в зале стало сумрачно, тем более что погода стояла пасмурная. Посетители почти все разошлись, и Минэко с Сансиро были одни в зале. Девушка подошла к Сансиро.