Сансиро

Ещё полусонный, он открыл глаза и увидел, что женщина успела разговориться со стариком, занявшим место рядом с нею. Вероятно, это был тот самый деревенского вида старик, который сел двумя станциями раньше. Поезд уже тронулся, когда он, громко причитая, вбежал в вагон и вдруг сбросил с плеч кимоно, обнажив спину, всю покрытую следами от прижиганий моксой. Именно поэтому он и запомнился Сансиро. Сансиро наблюдал за стариком, пока тот, вытирая пот и натягивая на себя кимоно, не уселся рядом с женщиной.

Женщина села в поезд в Киото и сразу привлекла внимание Сансиро своей смуглой кожей. По мере того как поезд приближался к Осака, кожа у женщин становилась светлее, и в душу Сансиро закрадывалась

тоска по родным местам. Вот почему в этой смуглой женщине Сансиро почувствовал что-то родное. Кожа у неё была, если можно так сказать, настоящего кюсюского цвета, точь-в-точь как у О-Мицу-сан из Мивата. Эта О-Мицу-сан изрядно ему надоела, и он радовался, что расстаётся с нею. Но сейчас он даже О-Мицу-сан вспоминал с умилением.

Правда, у этой женщины черты лица были более совершенны. Резко очерченные губы, живые ясные глаза и лоб не такой широкий, как у О-Мицу-сан. Словом, она производила приятное впечатление, и Сансиро то и дело посматривал на неё. Изредка их взгляды встречались. Особенно внимательно, почти не отрывая глаз, Сансиро разглядывал женщину в тот момент, когда возле неё усаживался старик. Улыбнувшись, женщина подвинулась и сказала: «Ну, садись!» Немного спустя Сансиро стало клонить ко сну, и он задремал.

Видимо, пока он спал, женщина и старик разговорились. Проснувшись, Сансиро стал молча слушать их беседу.

Женщина говорила, что в Киото игрушки дешевле и лучше, чем в Хиросиме. В Киото у неё были кое-какие дела, она задержалась и заодно купила игрушек в лавочке возле Такоякуси [1] . Ей очень радостно, что после долгой разлуки она едет на родину и увидит детей. И в то же время тревожно — она едет в деревню к родителям потому, что муж вдруг перестал присылать деньги. Он долгое время был рабочим на военно-морской базе Курэ, а во время войны его отправили под Порт-Артур. После войны он вернулся домой, но вскоре заявил, что, мол, в тех краях легче подзаработать денег, и уехал в Дайрен, Первое время он письма писал и деньги присылал аккуратно, в общем, всё шло хорошо, но вот уже почти полгода от него ничего нет. Он, конечно, не изменил ей, не такой у него характер, и на этот счёт она спокойна. Но не сидеть же так до бесконечности, вот она и решила пожить пока у родителей. Это единственное, что ей остаётся.

Старик, видно, понятия не имел, что такое Такоякуси, да и игрушками не интересовался, потому вначале только поддакивал, однако, услышав о Порт-Артуре, сразу проникся сочувствием к женщине и сказал, что очень её понимает. Его сына тоже взяли на войну, и он погиб. Вообще неизвестно, кому нужны войны. Добро бы потом лучше жилось. А то убивают твою плоть — детей. Цены растут. Ничего глупее и не придумаешь. В добрые старые времена и не слышно было, чтобы кто-нибудь уезжал на заработки. Всё война натворила. Во всяком случае, надо уповать на бога. Муж, наверно, жив и работает. Надо подождать немного, он непременно вернётся… Старик горячо и искренне утешал женщину. Вскоре поезд остановился, и старик, сказав женщине! «Счастливого пути», — вышел из вагона.

Вслед за стариком сошли ещё несколько пассажиров, а сел всего один. В полупустом вагоне и без того было уныло, а тут ещё зашло солнце. Громко топая, прошли по крышам станционные рабочие, вставлявшие зажжённые керосиновые лампы в отверстия в потолке вагонов. Сансиро вспомнил о бэнто [2] , купленном на предыдущей станции, и принялся за еду.

Как только поезд тронулся, женщина встала и вышла из купе. Только сейчас он обратил внимание на цвет её оби. Отправив в рот кусок сваренной на пару форели и усиленно двигая челюстями, он подумал: «Наверное, вышла по нужде».

Женщина вскоре вернулась и встала так, что Сансиро мог видеть её лицо. Энергично работая палочками для еды, Сансиро склонился над коробкой и доел последние кусочки рыбы. Женщина как будто не собиралась садиться и стояла, не меняя позы. Но как только Сансиро взглянул на неё, она двинулась было с места, потом остановилась и высунула голову в окно. Он видел, как развевались на ветру её волосы. В этот момент он как раз с силой швырнул в окно пустую коробку из-под еды, но тут же испугался собственной оплошности: ему показалось, что подхваченная встречной струёй воздуха крышка коробки, кружась, летит обратно, а женщина стояла у соседнего окна. Он быстро посмотрел в её сторону. Однако женщина как ни в чём не бывало подалась назад и принялась тщательно вытирать лоб ситцевым платком. Сансиро решил, что на всякий случай лучше извиниться, и сказал:

— Прошу прощения!

— Ничего, — ответила женщина, всё ещё вытирая лицо. Сансиро виновато замолчал. Женщина тоже больше ничего не сказала и снова высунулась в окно. Остальные пассажиры дремали при тусклом свете фонаря. Тишину нарушал только оглушительный грохот колёс поезда.

Сансиро закрыл глаза, но вскоре открыл их, услыхав голос женщины; «Скоро Нагоя, да?» Спрашивая, женщина слегка наклонилась к Сансиро. Несколько удивлённый, он ответил: «Да», — хотя не имел об этом ни малейшего представления, так как ехал в Токио в первый раз.

— Поезд, пожалуй, опоздает, чересчур медленно идёт!

— Пожалуй, опоздает.

— Вы тоже сходите в Нагое?

— Да.

Нагоя была конечной станцией. Обменявшись этими ничего не значащими словами, оба умолкли. Женщина села чуть наискосок от Сансиро. Снова наступила тишина, нарушаемая лишь стуком колёс.

На следующей станции, извинившись за беспокойство, женщина попросила Сансиро, когда они приедут в Нагою, проводить её в гостиницу. Страшновато одной, пояснила она. Всё это так, но Сансиро не знал, как поступить. Он ведь её совсем не знает. Ответить отказом не хватило духу, он промямлил что-то невнятное и всю дорогу до Нагой мучился сомнениями.

Весь багаж Сансиро был отправлен малой скоростью до Симбаси — это избавляло его от лишних хлопот. Так что из вагона он вышел с парусиновым чемоданчиком и зонтом. На голове у него была гимназическая фуражка, правда, без значка — после окончания колледжа он его не носил. Следом за ним шла женщина, и Сансиро, в своей гимназической фуражке, чувствовал себя очень неловко. Она наверняка думает, размышлял он, какая на нём дешёвая и грязная фуражка. Но что он мог сделать?

Вместо половины десятого поезд прибыл в начале одиннадцатого — опоздал почти на сорок минут. Но, несмотря на позднее время, на улицах в эту жаркую пору было оживлённо, как ранним вечером. Рядом с вокзалом было несколько гостиниц, однако все они показались Сансиро чересчур роскошными. Поэтому он с независимым видом миновал эти ярко освещённые трёхэтажные здания и не спеша зашагал дальше. Разумеется, он шёл наугад по этому незнакомому городу, стараясь попасть в более скромный район. Женщина молча следовала за ним. Наконец они очутились в довольно тихом переулке и здесь на втором от угла доме увидели вывеску «Гостиница». Эта неказистая, вывеска вполне устраивала и Сансиро и женщину. Обернувшись, Сансиро спросил: «Подходит?» «Конечно», — ответила женщина, и они решительно вошли внутрь. Они не успели даже предупредить, что нужны две отдельные комнаты, потому что они не муж и жена, как на них обрушился поток слов: «Добро пожаловать… Входите, пожалуйста… Сию минуту проводим… Четвёртая комната «Павильона сливы»…» [3] И нм ничего не оставалось, как позволить отвести себя в четвёртую комнату «Павильона сливы».