Санта-Хрякус

Пратчетт Терри Дэвид Джон

– Скажи-ка мне, главный философ, мы ведь никогда не приглашаем женщин на Страшдественский пир?

– Конечно нет, аркканцлер, – ответил главный философ, также разглядывая пыльные стропила и недоумевая про себя, что именно могло привлечь взгляд Чудакулли. – Хвала богам, нет. От женщин одно только зло. Они же все портят. На этом я стоял и стоять буду.

– И все служанки отпущены домой до самой полуночи?

– Очень правильный обычай, очень, – поддакнул главный философ, начинающий чувствовать, что его шея вот-вот

сломается.

– Тогда почему каждый год мы вешаем туда огромный пучок омелы?

Не спуская глаз с потолка, главный философ исполнил плавный поворот вокруг своей оси.

– Ну… гм… это… очень символично, аркканцлер.

– А?

Поняв, что так просто не отделаешься, главный философ обратился за помощью к пыльному чердаку своей образованности.

– Понимаешь ли… листья символизируют… зеленое, а ягоды… на самом деле, да… ягоды символизируют… символизируют белое. Да. Белое и зеленое. Такой вот… очень символичный символ.

Он затаил дыхание. Однако аркканцлера на мякине было не провести.

– Но символ чего? – Главный философ закашлялся.

– Ну, я думаю, символ вообще, – наконец сообщил он. – Есть же некие общие символы.

– А? Значит, – задумчиво произнес аркканцлер, – можно сказать, что белое и зеленое символизируют маленькое растение-паразит?

– Да, конечно, – поспешил согласиться главный философ.

– Стало быть, омела на самом деле символизирует омелу?

– Точно так, аркканцлер, – ответил главный философ, который уже начинал терять нить разговора.

– Самое смешное, – продолжал Чудакулли прежним задумчивым тоном, – данное утверждение либо имеет настолько глубокий смысл, что потребуется целая жизнь, чтобы докопаться до значения каждой частицы, либо является полным вздором.

– Но возможно и то и другое, – в отчаянии изрек главный философ.

– А это замечание, – сказал Чудакулли, – либо весьма оригинально, либо весьма банально.

– Но возможно и то…

– Слушай, главный философ, ты меня лучше не зли.

Кто-то забарабанил во входную дверь.

– Это, должно быть, сантаславы, – обрадовался возможности сменить тему главный философ. – Они всегда приходят первыми. Лично мне очень нравится песенка про братьев Белолилиев.

Аркканцлер бросил последний взгляд на омелу, посмотрел на радостно улыбающегося философа и отодвинул щеколду.

– Что ж, друзья сантаславы, – начал он, – должен сказать, можно было выбрать и более удобное время…

Фигура в балахоне с капюшоном и безжизненным телом на плече вошла в залу.

Главный философ поспешил отступить.

– О нет… неужели сегодня!…

Лишь тут он заметил, что балахон по краю отделан кружевами, а капюшон (а это был определенно капюшон) куда более изящен, нежели тот, с которым он его спутал.

– Приносите или уносите? – спросил Чудакулли.

Сьюзен откинула капюшон.

– Мне нужна помощь, господин Чудакулли.

– Ведь ты… по-моему, ты внучка Смерти – я не ошибся? – нахмурился Чудакулли. – Мы не виделись уже несколько…

– Да, – вздохнула Сьюзен.

– Решила помочь по-родственному? – поинтересовался Чудакулли, бровями указывая на безжизненное тело, что висело на ее плече.

– Мне нужно, чтобы вы вернули его к жизни.

– Типа совершили чудо? – поинтересовался главный философ из-за спины аркканцлера.

– Он вовсе не умер, – пояснила Сьюзен. – Просто спит.

– Во-во, все так говорят, – дрожащим голосом произнес главный философ.

Более практичный Чудакулли поднял голову о боже. Тут же раздался стон.

– Похоже, парень немного не в себе, – заметил он.

– Он – бог похмелья, – сказала Сьюзен. – Вернее, о боже похмелья.

– Правда? – удивился Чудакулли. – Лично я ничего подобного в жизни не испытывал. Странно, могу пить целую ночь напролет, а утром все равно свеж, как маргаритка.

Глаза бога вдруг открылись. А потом он рванулся к Чудакулли и забарабанил по его груди обоими кулаками.

– Гад, сволочь, подлец! Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу…

Но тут глаза его опять закрылись, и он упал на пол.

– Чего это он так нервничает? – поинтересовался Чудакулли.

– Как раз сейчас он переживает небольшое нервное расстройство, – дипломатично откликнулась Сьюзен. – Сегодня творится что-то странное, аркканцлер. И я надеялась, он скажет мне, что именно. Но сначала нужно привести его в чувство.

– И ты принесла его сюда! – воскликнул Чудакулли.

– ХО. ХО. ХО. ДА, КОНЕЧНО, ЗДРАВСТВУЙ, МАЛЕНЬКОЕ ДИТЯ ПО ИМЕНИ ГРИББ ПОЧЕСУН. КАКОЕ КРАСИВОЕ ИМЯ. ТЕБЕ, КАЖЕТСЯ, СЕМЬ ЛЕТ? ХОРОШО. ДА, ЗНАЮ, ПЛОХАЯ СВИНКА ЭТО СДЕЛАЛА. ДА, БЫЛ ТАКОЙ КРАСИВЫЙ ЧИСТЫЙ ПОЛ. ТАК ПОСТУПАЮТ ТОЛЬКО НАСТОЯЩИЕ СВИНЬИ. ВОТ, ЭТО ТЕБЕ, НЕ СТОИТ БЛАГОДАРНОСТИ, СЧАСТЛИВОГО СТРАШДЕСТВА, И ВЕДИ СЕБЯ ХОРОШО. Я СРАЗУ УЗНАЮ, ЕСЛИ ТЫ БУДЕШЬ ВЕСТИ СЕБЯ ПЛОХО. ХО. ХО. ХО.

– Хозяин, ты вдохнул в эту маленькую жизнь немного волшебства, – восхитился Альберт, когда очередной ребенок счастливо упрыгал.

– МНЕ НРАВИТСЯ ВЫРАЖЕНИЕ ИХ ЛИЦ, – признался Санта-Хрякус.

– То есть смесь страха, восторга и непонимания того, что нужно делать: плакать, смеяться или писать в штаны?

– ДА. ИМЕННО ЭТО Я И НАЗЫВАЮ ИСТИННОЙ ВЕРОЙ.

О боже перенесли в Главный зал и уложили на скамью. Старшие волшебники расположились плотным кружком, не давая ни единого шанса тем счастливчикам, кто оказался в первых рядах, сделать хотя бы малейший шажок назад.

– А я знаю самое верное средство против похмелья, – похвастался декан, пребывающий в праздничном настроении духа.