Сапоги императора

Суетнов Михаил Иванович

Окно раскрылось, из него выглянула горбоносая баба и так сердито прошипела, точно меня клювом долбанула:

— Бог тебе подаст! Вас, таких-то побирушек, каждый божий день по сотне человек проходит, и все хлеба просят, хоть окошко досками заколачивай!

Понуро, точно побитый кутенок, я подошел к следующей избе и, чуть не плача, протянул:

— По-дай-те милостыньку Христа ради си-рот-ке!

В окно выглянула широколицая большеглазая баба:

— На, паренек, лепешку! Ох уж это сиротство! Я вот тоже сиротой росла, а сирота сироту видит за версту.

Эти

слова меня будто кипятком обожгли! Я чувствовал, что лицо огнем запылало и от него жаром пахнуло. Стало стыдно за то, что я обманул женщину, да еще сироту. Хотел пуститься бежать прочь, но ноги не двигались. Все-таки я заставил их перейти на другую сторону улицы, догнал Ванчу и заплакал:

— Возьми мою суму!

— Ты что? Не подают милостыни?

— Стыдно! Не буду больше просить.

Ванча долго молчал, потом сунул мою суму себе за пазуху и сквозь зубы процедил:

— Раз ты такой гордюля, то вместо хлеба соси лапу! Без разума-ума не в пользу и сума.

Не оглядываясь, он пошел дальше. Я тоже пошел, но в свое село.

* * *

Как-то утром голод пригнал меня в сад. То, что в нем росло, и садом-то не позволяло его называть: одна высокая черемуха, раскидистая рябина, дикая яблоня, шесть кустов красной смородины и все... Но скажу, не хвалясь: такой черемухи, как наша, ни у кого в селе не было! Когда на ней созревали крупные, сочные и очень сладкие ягоды, я ими наедался до отвала. Нашей черемухе многие майданцы завидовали:

— Откуда такое чудо-дерево взялось? Ему только в царском-барском саду быть да царских деток кормить!

Отец отвечал:

— Мой родитель у одного арзамасского мещанина кустик выпросил и это дерево вырастил...

Черемуха была всем хороша, а вот яблоня урожая не давала. Веснами так цвела, точно радостная девица-невеста в белом одеянии стояла, а потом в один-два дня весь цвет осыпался и ни единого яблочка не родилось! Сельские садоводы советовали отцу:

— А ты, Иван Ильич, жени ее!

— Жирная она, потому и плодов не приносит...

Отец две весны подряд женил яблоню-дикарку: просверливал в стволе сквозные отверстия и забивал в них сухие осиновые колышки. Мать тоже о яблоне заботилась: кропила освященной водой, шептала молитвы, окурила дымом ладана, мазала ствол елеем... Но женитьба и материны молитвы повадок яблони не меняли: она по-прежнему жила беззаботной девичьей жизнью...

Рябину мы очень любили! Она, скромница, росла в углу сада и ни удобрений, ни полива не просила, но каждую осень приносила большой урожай ягод. Долгими холодными зимами мы наслаждались кисло-горькой ягодой рябиной.

На кустах смородины тоже появилось много ягод, но они не успевали покраснеть: я их еще зелененькими съедал!

Так вот, пришел я в сад и увидел возле яблони молодой репейник. У нас его зовут лопухом. Если осенью корень лопуха очистить, то мякоть можно есть. Я был голоден сейчас и не мог ждать осени! Взял железную лопату и вонзил ее в землю возле корня лопуха. И тут, совсем рядом, послышался женский голос:

— Соседушка, ты не клад ли нашел?

От неожиданности я вздрогнул и чуть лопату не уронил. Из своего сада, сквозь щель забора, на меня смотрела соседка Наталья Тиманкова. До ее замужества мы с ней очень дружили, и я не хотел, чтобы она выходила замуж, — боялся потерять доброго старого друга. Наталья тогда слушала и тяжело вздыхала:

— Если я не выйду замуж, то кто меня будет кормить?

Я клялся и божился, что прокормлю ее, но Наталья не верила. Тогда я предложил ей уйти со мной в разбойники:

— Будем жить в лесу...

Наталья отказалась:

— И рада бы с тобой по белу свету в разбойниках погулять, да мне девичьи косы мешают. Глянь на них — до пят висят! Я и картуза на голову не напялю, а без картуза какой из меня разбойник? Дознаются, что я девка — бояться перестанут.

Я с этим не мог не согласиться.

Наталья вышла замуж за Макарычева Бориску, парня с другой улицы. После ихней свадьбы я перестал заглядывать к Тиманковым. Теперь же в саду Наталья сама заговорила:

— Ты зачем под яблоней землю копаешь?

Я солгал:

— Тут кто-то под землей шуршит...

— Шуршит? Уж не наш ли крот в ваш сад переселяется?

— А разве у вас в саду крот живет?

— Живет. Иди глянь, какие он себе хоромы под землей построил!

Я видел много кротовых нор в лесу и в поле, но первый раз услышал, что кроты живут и в садах. Поэтому охотно перебрался через забор и очутился возле Натальи. Смотрел на нее и не мог взгляда оторвать! Она очень изменилась! Длинные, почти до пят, косы теперь были уложены в какой-то нелепый пучок. Из-за него голова стала большой, и это Наталью очень старило. Ее былое красивое лицо портили коричневые пятна, которых раньше не было. И еще Наталья стала широченной, как поставушка ржаных снопов. Только глаза оставались прежними: умными, живыми, с ласковой искринкой.

Я так на соседку загляделся, что с трудом оторвал взгляд и спросил:

— Где же ваш крот живет?

— Видишь у забора большой бугорок земли? Это наш крот себе хоромы построил.

Сказала так, осторожно села на скамейку и взялась за шитье. Я присел рядом. Хотелось сказать Наталье что-нибудь доброе, но слов не находилось. И у Натальи, видимо, слов не было. Мне было неловко, и я смущенно спросил:

— Ты пеленки шьешь?

Наталья покраснела:

— Да, припасаю... Ангел божий принесет с небушка мальчика или девочку да в наши капустные гряды положит, а я подберу и в пеленочки заверну!

Я знал, что младенцев не на огородах находят, и потому резко сказал:

— Неправда! Детей матери родят. И ты собираешься родить. Только выроди дочь, а сына не приноси!

Наталья даже отшатнулась, изумленно оглядела меня с головы до пят и протянула:

— Вот ты каким знающим стал! Почему же не надо родить сына? Нам на него сельский сход загон земли даст, а на девочку ни вершка не отмерит!

— Так ведь девочка уродится похожей на тебя, а если сын, то — на Бориса!

— Но муж у меня красивый!