Сапоги императора

Директор школы ввел меня в класс. Навстречу нам шагнула учительница. Щуря близорукие глаза, она гневно проговорила:

— Коронат Александрович, вы еще одного мальчика привели? Но ведь мой класс переполнен!

— Успокойтесь, Елизавета Александровна, этот мальчик не будет вам в тягость: родитель

Сказав так, директор вышел, а я остался у порога и тревожился: примет меня учительница или нет? А она недовольно спросила:

— Чей будешь?

— Майданский...

— У меня здесь все майданские. Назови фамилию!

— Суетнов, а по уличному прозвищу — Ильичев.

— А как тебя звать?

— Мишкой.

— Где живешь?

— Дома.

— Я знаю, что не в поле и не в лесу! На какой улице?

— Не на улице, а на новом порядке. Как только Митряев переулок пройдешь, так немножко наискосок и наша изба будет.

Мальчишки хихикнули, а девчонки завертели головами, зашушукались, и в их коротеньких косичках замелькали разноцветные ленточки и тряпицы. Учительница строго глянула на учеников, и они сразу притихли. А мне сказала:

— Ну ты и говорок! Отца-то как звать?

— Моего? Иваном Ильичом. Его на мирской сходке урядник по морде бил... Тятька такие бочки и кадушки делает, что их можно с колокольни бросать и не разобьются!

— Так ты сын бондаря? Я его знаю, а вот тебя вижу впервые.

— Нет, не впервые! Помнишь, в жнитво мы с тятькой и с мамкой ехали с поля, а ты на школьном крыльце стояла? Тогда тятька остановил Гнедка и тебя упрашивал, чтобы меня в школу приняли...

— Ну?

— А ты сказала, что осенью будет виднее. Сейчас осень, все видно, а ты меня учиться не принимаешь!

Поймав двумя пальчиками качавшееся на черном шнурке пенсне, учительница надела его на крупный нос.

— Учителей называй на «вы» и по имени-отчеству. Я Елизавета Александровна. Понял? Пойдем, посажу на место!

Шел я за учительницей, а ученики шипели:

— Го-во-рок, сядь на порог и съешь пирог!

— Грамотей без портянок и лаптей!

— Чук-бондарчук....

Я щелкнул одного дразнильщика по губам:

— Закрой сундук, а то муха влетит!

Возле последней парты учительница остановилась:

— Садись здесь!

Трое мальчишек: светловолосый толстячок Яшка Кандеев, вертлявый веснушчатый Мотька Анашкин и широколицый черный, точно пропитанный сажей Федька Егранов потеснились. Я сел и оказался под большим портретом рыжебородого императора Николая Второго. Он был изображен во весь рост и носками сапог касался моей головы. Таких светлых сапог в нашем селе никто, даже сам урядник, не нашивал!

Учительница встала у классной доски и меня окликнула:

— Суетнов, ты почему повернулся ко мне спиной? Сядь, как сидят все, положи руки на парту и головой не верти! А теперь говорю всему классу: слушайтесь меня, Короната Александровича, учительницу Марию Владимировну, священника отца Петра, родителей. Снимайте шапки и кланяйтесь также уряднику, старосте, волостному старшине, дьякону, дьячку, лавочникам и другим почтенным лицам села Тольский Майдан.

Каждое слово учительница произносила неторопливо и так, будто вколачивала в наши головы большие гвозди.

Скоро послышался звонок колокольчика и учительница объявила:

— Пе-ре-ме-на! Дети, походите, побегайте, но старайтесь не шуметь. Кандеев! Яша, ты где?

Мой сосед по парте вскочил.

— Я тут...

— Не тут, а здесь!

— Здеся... Тут, значит!

— Присмотри за мальчишками. Скажи им, что можно на перемене делать, а чего нельзя!

Яшка кивнул:

— Ладно, это мы могем!

— Можем. Повтори: мо-жем!

— Можем. Могем, значит...

Учительница вышла из класса. Яшка вскочил на парту:

— Эй, первогодники-греховодники, комары-комарики, веселые сударики! Давайте в жеребяток играть?

Слова Яшки мы встретили радостным воем и сломя голову стали носиться из угла в угол и ржать точно жеребята.

Но от беготни я скоро выдохся и остановился. Случайно глянул на икону. Она висела на той же стене, где и портрет императора. Художник нарисовал голову Христа на иконе кривовато, бороду тощенькую, а волосы на голове густыми и до того длинными, что их можно было заплетать в косы. Но меня не столько волосы удивили, сколько глаза Иисуса: они смотрели в упор, недоверчиво, словно я свои грехи от бога спрятал в карманах. Поэтому я отскочил в сторонку, но глаза Иисуса следили за мной. Тут как раз подбежал Яшка Кандеев, и я ему шепнул:

— Боговы глаза за мной бегают: куда я, туда и они!

Яшка усмехнулся:

— Ну ты и чудак! Думаешь, что глаза Христа за тобой гоняются? Нужен ты ему, как собаке сорочий хвост! Эти глаза дядя Данила-богомаз рисовал: один глаз — на нас, а другой — на Арзамас.

— Какой Данила?

— Из соседнего села Мамлеева. Там богомазы живут. А Данила моему отцу дружок и нам такую же икону в гостинец привез...

Послышался звонок колокольчика, и появилась учительница. Яшка доложил ей:

— Лизавета Лександровна, мальчишки и девчонки не фулиганили: они смирные, как теленки, и веселые, как жеребенки!

* * *

В этот, первый, день уроков было мало и нас еще до полудня отпустили. Я торопился сказать родителям и похвалиться соседям, что меня приняли в школу. Бежал я Митряевым переулком и вдруг спохватился:

— Ой, а сумку-то в школе забыл!

И вернулся. Проскользнул в свой класс. Сумка лежала в парте. Тут я невольно взглянул на сапоги императора. Солнце в окна уже не светило, и потому, наверно, сапоги несколько потускнели. Мне даже почудилось, что они не из кожи, а из тонкой черной жести. Я ткнул указательными пальцами обеих рук в носки сапог и... прорвал их:

— Нет, они не кожаные, не железные, а бумажные!

Озадаченный этим открытием, я стоял и ждал: вдруг из дырок покажутся пальцы, но не дождался. Достал из сумки две морковки и вставил их в те дырки. Морковки походили на голые пальцы с черными ногтями. Я засмеялся, но глянул на икону и испугался. Христос смотрел на меня сурово, в упор и, казалось, собирался позвать директора школы. Я спохватился:

— Ой, да меня за царские сапоги из школы выгонят!

Чтобы моих шагов никто не услышал, я вывалился через открытое окно на улицу и убежал.