Сапожок Принцессы
Шрифт:
Ей удалось-таки на мгновение расшевелить его; она вновь увидела того человека, которого знала год назад.
– Перси, умоляю тебя, неужели мы не можем похоронить прошлое? – прошептала она.
– Извините, мадам, но, по-моему, вы как раз собирались туда отправиться.
– Нет, я имела в виду другое прошлое, – сказала она, и страстная горячность зазвучала в ее голосе. – Я говорю не о том времени, когда ты ухаживал за мной, а я была легкомысленна и пуста. Меня привлекли твое положение, твое богатство, и я вышла за тебя в надежде, что твоя сильная любовь пробудит во мне ответное чувство… Но, увы…
Из-за темных клубящихся туч вновь выглянула луна. Мягкие серые тени на востоке начинали рассеивать
– Через двадцать четыре часа после нашей свадьбы, мадам, маркиз де Сен-Сир и его семья были гильотинированы, и молва донесла мне, что помог им в этом не кто иной, как жена сэра Перси Блейкни.
– Но я же сама рассказала тебе тогда всю правду об этой одиозной истории.
– Однако буквально тут же это было рассказано мне незнакомыми людьми со всеми ужасающими подробностями.
– И ты им поверил тогда и веришь теперь, – сказала она с горячностью, – не ища доказательств и ни о чем не спросив, ты поверил, что я, которой ты клялся в любви до конца дней, я, которой ты обещал покровительство, что я все это сделала сознательно, как донесли тебе незнакомые люди. Впрочем, ты, должно быть, считаешь, что мне следовало все рассказать тебе еще до того, как мы поженились. Но ведь я сказала тебе об этом как раз в то утро, когда Сен-Сир взошел на гильотину. Я была тогда совершенно издергана, пытаясь использовать все свое влияние, чтобы спасти его и его семью. Это гордость запечатала мои губы, когда твоя любовь, казалось, погибала под тем же ножом гильотины. Я бы должна была рассказать тебе, как меня обманули! Меня, которую то же самое общественное мнение признавало «умнейшей женщиной Франции». Я была во все это втянута людьми, хорошо знавшими, как сыграть на моей любви к брату, на моем будто бы совершенно естественном желании отомстить за него… – Голос ее утонул в рыданиях.
Маргарита замолчала на несколько мгновений, пытаясь немного успокоиться. Она смотрела с мольбой, будто он был ее судьей теперь. Он дал ей возможность высказать эту страстную речь, даже не пытаясь возразить. А теперь, когда она молча смахивала набегавшие слезы, он стоял, бесстрастный и неподвижный. В дымчато-сером предутреннем свете он казался еще более прямым и высоким. Обычно ленивое добродушное лицо его странно переменилось. Маргарита, будучи в возбуждении, заметила, что глаза сэра Перси уже не были томными, а рот – улыбающимся. Взгляд ищущий, насыщенно-страстный, рот напряженный с закушенными губами – только воля сдерживала рвущуюся наружу страсть.
Маргарита Блейкни все-таки была женщиной со всеми ее очаровательными недостатками и достойными грехами, и в это мгновение она вдруг почувствовала, что стоящий перед ней, не чувствительный к ее хлестким словам человек любит ее все так же сильно, как и год назад, и что все эти последние месяцы она ошибалась – да, страсть его, должно быть, лишь скрыта, но она здесь и все такая же сильная, такая же насыщенная, такая же беспредельная, как тогда, когда их губы впервые встретились в долгом, сводящем с ума поцелуе. Между ними стояла гордость, и, будучи женщиной, она захотела непременно вернуть то, что однажды уже принадлежало ей. Неожиданно ей показалось, что счастливая жизнь начнется только тогда, когда вновь она ощутит на губах поцелуй стоящего перед ней мужчины.
– Выслушайте всю эту историю, сэр Перси, – сказала она низким, нежным и страстным голосом. – Арман был для меня всем! У нас не было родителей, и он заботился обо мне. Он был мой маленький отец, а я – его крошечная мать, вот какова была наша любовь. И
– Что ж, может быть, можно вернуться в прошлое, – сказал он после некоторого молчания. – Я сообщил вам, что память моя коротка, но что-то я все же помню; я помню, как умолял объяснить мне все эти назойливые слухи, и если сейчас моя память не шутит со мной, то я помню, что вы отказали мне во всех объяснениях. Вы потребовали от моей любви унизительной преданности раба, на которую та была еще не готова.
– Я хотела проверить твою любовь, ведь ей не страшны были испытания. Ты все время твердил, что готов даже жизнью пожертвовать ради меня и ради своей любви ко мне.
– И чтобы испытать мою любовь, вы предложили мне стать бесчестным, – сказал он.
Равнодушие его таяло, а напряженность во всем теле начинала смягчаться. – Чтобы я принял без тени сомнения, как безгласный покорный раб, каждый шаг моей госпожи.
Сердце мое было переполнено любовью и страстью, я даже не ПРОСИЛ вас, я просто ждал, надеялся, что вы объясните. Разве вы мне сказали хотя бы слово? Ведь я бы принял от вас любое объяснение, я бы поверил ему. Но вы наградили меня молчанием. Вы оставили меня один на один с голыми страшными фактами – вы гордо уехали в дом к своему брату, покинув меня… на недели… не знающего, кому верить, после того как святыня, представлявшая последнее убежище для моих иллюзий, рухнула у меня на пороге.
Она не видела более в нем холодности и бесстрастия. Голос его дрожал от волнения, которое он тщетно пытался скрыть сверхчеловеческим усилием воли.
– О, безумная моя гордость, – сказала она печально. – Мне очень трудно было прийти тогда, но ведь я приползла. Однако, когда я вернулась, ты уже был другим! Ты уже был в той сонной и безразличной маске, которую не снимал… до сих пор.
Она уже приблизилась к нему настолько, что ее легкие распущенные волосы ласкались к его щеке; ее глаза, блестевшие от слез, сводили его с ума, ее голос будоражил в нем кровь, но он не хотел уступать магическому очарованию женщины, которую так глубоко любил и от которой так глубоко страдала его гордость. Он закрыл глаза, пытаясь отогнать видение этого нежного очаровательного лица, этой белоснежной шеи, всей грациозной фигуры, уже окутанной волшебной розовой пеленой рассвета.
– Нет, мадам, это не маска, – сказал он ледяным голосом. – Я клялся вам… когда-то, что жизнь моя принадлежит вам, и месяцами она оставалась для вас игрушкой… Но у нее есть свои интересы.
Маргарита уже знала, что холодность его – только маска. Она вдруг вспомнила все, что выпало ей в эту ночь, но теперь уже не с отчаянием, а, скорее, с ощущением того, что есть человек, который любит ее и поможет ей вынести эту ношу.
– Но, сэр Перси, – импульсивно выдохнула она, – одному лишь небу известно, как трудно и опасно то, что мне теперь так необходимо сделать. Вы говорили о новых состояниях души, пусть это называется так, как вам угодно, но я хочу поговорить с вами, потому что… потому что я попала в беду… и нуждаюсь… в вашем участии.