Сара
Шрифт:
Когда я спросил Кэти, почему Бог позволил распять себя на кресте, она сказала, что Он любит меня и умер, чтобы искупить мои грехи.
— Не надо полисмена.
— Ты уже не хочешь назад, к приемным родителям?
Я робко покачал головой.
— Тогда научись вести себя как следует, дитятко… если не желаешь, чтобы я отвезла тебя обратно. — Она вздернула мой подбородок. — Мадам, понял? Ты должен обращаться ко мне «мадам», а также говорить «сэр», «спасибо», «пожалуйста»… Ведь ты грубил опекунам, и они быстро избавились от тебя. Будешь мне хамить — и отправимся прямиком в полицию,
Стараясь не встречаться с ней взглядом, я смотрел на темные облака, громоздившиеся впереди.
— Мадам, — повторил я, совсем как девушка с кожей кофейного цвета, когда разговаривала с мамой.
— «Да, мадам, пожалуйста, позвольте мне остаться с вами, спасибо». Ты ведь это хотел сказать?
Мое горло сковал паралич, я уставился, вытянув шею, точно змея, заглотившая крысу.
— Мадам… — просипел я надтреснутым голосом. — Спасибо, пожалуйста, не надо полицию…
Она убрала ноготь, и моя голова безвольно качнулась, лишенная опоры.
— Так знай, заканючишь про своих опекунов — и мы сразу едем в участок, понял?
Я кивнул, бессмысленно глядя на деревья, начинающие склоняться и трепетать на ветру.
Ее рука быстро взлетела и хлопнула меня по макушке, метнув обратно в сиденье.
— Были бы у меня время и силы, ты бы уже давно научился вежливости и обходительности.
Я не понял ее, так что просто кивнул в ответ, поджав трясущиеся губы: из носу у меня потекла соленая струйка.
Ее кулак вонзился мне в плечо.
— Будешь отвечать, когда тебе говорят! — властно произнесла она.
Вжатый в сиденье, я чувствовал овладевающий мной страх. Я поднял рев на весь салон.
— Не сметь! — Она вцепилась мне в волосы. — Я по гроб жизни сыта твоими слезами. Будешь отвечать, когда тебе говорят! — В глазах ее сверкала голубая эмаль.
Я замер, чувствуя в животе знакомую дрожь. И опять захлюпал носом.
— Еще раз пикнешь — убью. Или отвезу обратно. — Она методично дергала меня за волосы. — И тогда посмотрим, что с тобой будет. Пусть они вызовут полисменов, которые приколотят тебя как миленького гвоздями к кресту, а потом поджарят пятки над костром — а все вокруг будут потешаться и плевать в тебя, понял?
Сзади протрубил сигнал: она выпустила мои волосы и свернула к обочине. Мимо проехал, презрительно гудя, какой-то автомобиль.
Выругавшись, она выдернула сигарету из-за уха.
Зажигалка щелкнула в полной тишине.
Сколько раз я домогался слезами желаемого, сколько пытался ими привлечь внимание к своим ссадинам, синякам — и когда меня пытались утешить, все равно ревел — чтобы они знали, как мне больно, и что они сами в этом виноваты.
Но сейчас никто не прибежит, никто не утешит, а если они и появятся — теперь я это понял точно — вдруг до меня дошло, то просто перейдут на другую сторону дороги, как в тот раз, и будут смотреть оттуда, как меня забирают и увозят, на пытки и казнь. И все звезды, и все карты, заработанные «хорошим мальчиком», теперь сорваны и выброшены на ветер.
У меня снова хлынули слезы, тут же с опаской остановившись где-то в горле.
— Так мы не едем к ним? — Она пыхнула несколько раз сигаретой, не выпуская ее изо рта.
Я стал кивать, но остановил себя.
— Да, пожалуйста, мадам. Спасибо, благодарю вас.
— Очень хорошо! — Она похлопала меня по затылку. — Теперь мы сделаем из тебя образцового мальчика… сделаем с тобой такое, чего ни одна полиция бы не смогла до сих пор.
Она закрутила рукоятку подъемника, закрыв окно. Несколько тяжелых капель дождя ударили в стекло. Автомобиль наполнился табачным дымом, и она потрепала меня по колену.
— Так вот, теперь мы в одной команде. Я на твоей стороне. А ты на моей — понял? Я — все, что у тебя есть.
Она улыбнулась.
И я представил большой двор с белым домом с комнатами в динозаврах и кровать в виде гоночного автомобиля, и полки с игрушками, и карты, полные звезд, и как я улыбаюсь маме и папе, и все это сворачивалось передо мной — навсегда, я зарыл их в памяти точно карту острова сокровищ.
Машина остановилась, скрипнули колеса, когда она выворачивала на дорогу.
Я посмотрел в штормовое небо, исполосованное синими и черными разводами, неотступно следующее за нами.
Нужно было срочно собираться и уезжать. Часы со светящимся циферблатом показывали 3:47. Я стоял перед ней и тер глаза. Она повесила трубку телефона: снова звонили мои приемные родители. Звонили они почти каждый вечер, всю последнюю неделю, с тех пор как я уехал. Я больше не плакал и не тянулся к телефону. Не кидался из кровати на звонок, только неспешно выбрался оттуда, когда она подозвала меня к трубке. Стоял и ждал, запустив палец в рот, прижимая Багса Банни, пока она кивала, повторяя список моих прегрешений, и говорила о том, что меня ждет тюрьма, куда они непременно меня отправят, как только она отвезет меня обратно, к опекунам. Больше я не просил поговорить с ними. Я ждал, пока она повесит трубку и решит, что будет дальше.
— Они в самом деле хотят, чтобы я вернула тебя! — грохнула она трубкой. Я вжался лицом в набивную игрушку — от шерсти зайца пахло моими обмоченными за ночь простынями. — Но мы же одна команда, верно?
Она отхлебнула пиво из банки, стоявшей рядом с телефонным аппаратом. В ожидании я переминался с ноги на ногу.
— Пока я была на работе, ты делал все, что я сказала, не так ли? — Она стянула черную сетку с волос и сняла значок с именем «Сара» и какой-то смешной рожицей с короткого розового платьица.
Я кивнул. За день я проделал немало, стараясь угодить ей. Послушный мальчик сделал себе сэндвич с арахисовым маслом и джемом, помыл тарелки, поставив стул к раковине, как она показала. Он никого не пускал в дом и лег в кровать ровно в восемь, в точности соблюдая ее указания.
— Свет повсюду включен, — сказала она, прикуривая. — А мне, между прочим, приходится платить за электричество. Какой добрый папочка будет за него платить? — Она обвела взором комнату, затем присела на кушетку, закинув ногу на ногу на кофейный столик. — Думаешь, приятно ночь напролет общаться с наигравшимися водилами? Отдавать им задницу на растерзание за их паршивые никели и медяки? — Она сбросила пустую банку со столика, глубоко затянулась и носом выпустила дым. — Вот так ты, значит, прожигаешь мои денежки?