Сарацинский клинок
Шрифт:
– Но, дорогой мой муж, – всхлипнула Мария, – я боюсь высоты. Почему мы должны уйти в сторону от ручья? Если собаки не могут взять наш след…
– Те, кто гонится за нами, увидят наши следы, отыскивая то место, где мы выйдем из ручья. Но, когда мы окажемся на холмах, мы можем не ехать главной дорогой. Это будет нелегкая скачка, птичка моя, но зато ты будешь в безопасности. А это главное…
– А ты? – прошептала Мария. – Это тоже главное, дорогой мой муж. Я не хочу быть в безопасности без тебя…
Они лежали, припав к земле, на высоком обрыве и смотрели вниз. Там как лента извивалась среди
Футах в пятидесяти от них тропа поворачивала, но они не оставили там своих следов. Они вообще миновали это место. Той высоты, где они сейчас находились, они достигли, пробираясь среди скал, заставляя хорошо подкованных мулов двигаться через ущелье, где любая лошадь сломала бы себе ноги. Но на это ушло много времени. Слишком много.
Ибо они уже могли различить маленькое облачко пыли на тропе. Был уже поддень второго дня после их побега: они представить себе не могли, что барон Рудольф так долго будет их преследовать. Мария с сожалением вспоминала, что за всю прошлую ночь они ни разу не остановились. Она испытывала некоторое любопытство насчет того, что означает быть замужем. Любопытен ей был и Донати. Он такой сильный и в то же время такой нежный, она гадала, как это произойдет, если… Но каждый раз, когда они задумывали остановиться, до них доносился лай собак.
Они лежали очень тихо, наблюдая, как облачко пыли поднимается вверх по крутой тропе, пока не смогли различать вооруженных людей и увидели во главе их барона. Охотничьи собаки с лаем бежали рядом с всадниками. Погоня оказалась совсем под ними, всего в пятидесяти футах. Мария обернулась к Донати. Его рядом не оказалось.
Она быстро отползла вбок и тогда увидела мужа. Он находился всего в ярде от нее, его руки сомкнулись на горле огромного дога. Пес отчаянно извивался, его когти рвали до крови большие руки Донати.
Мария не могла вздохнуть от страха. Если хоть один палец Донати соскользнет и вес сможет залаять, им конец. Но пальцы Донати не соскользнули. Мария видела, как слабели бешеные рывки собаки, пока не затихли совсем. Донати бережно положил дога на скалу. Его пальцы медленно разжимались. Дог не двигался.
Мария встала и пошла к тому месту под скалой, где они привязали мулов. Там была небольшая куща горных сосен.
– Нет, – сказал ей Донати. – Отсюда не больше часа езды до границы Анконы. Если мы двинемся сейчас, мы только встретим погоню, которая будет возвращаться. Нам лучше отдохнуть здесь, пока мы не услышим, как они едут обратно. Тогда мы тронемся в путь.
– Как скажешь, дорогой мой муж, – прошептала Мария.
Однако люди барона не вернулись через час. У Донати и Марии было время поесть хорошего пшеничного хлеба и выпить вина, которым их предусмотрительно снабдил отец Антонио. Они сидели в тени веерообразной сосны и ждали. Уже перед наступлением темноты они услышали лай собак внизу. Они подбежали к обрыву и посмотрели вниз.
– Убей меня Бог, – ругался толстяк Марквальд. – Не могу понять, куда подевался Казер, мой добрый дог?
– Наверняка встретил волчицу, – засмеялся кто-то из солдат, – и побежал за ней, как это делает его хозяин.
– Тихо! – прикрикнул барон. – Хватит шуток!
Донати понял, что барон в очень мрачном настроении. Потом всадники свернули за поворот и скрылись из вида.
– Вот теперь, моя птичка, – сказал Донати, – мы можем двигаться:
– Нет, – сказала Мария.
Донати уставился на нее.
– Но почему… – начал он.
Мария подошла к нему вплотную.
– Здесь очень хорошо, – прошептала она. – Сосна как крыша, но не очень плотная… я… я могу видеть сквозь крону звезды. А ты можешь, мой Донати?
– Я вижу, – с глуповатым видом сказал Донати, – но я не понимаю тебя, Мария. Мы должны…
Мария топнула маленькой ножкой.
– Неудивительно, что тебя называют дурачком! – фыркнула она и отошла в сторону.
– Но, Мария, птичка моя, я не понимаю… Мария, скажи же мне… Что я такого сделал?
Она через плечо посмотрела на него, и улыбка приподняла уголки ее губ, так что текущие по лицу слезы изменили свой путь.
– А вот это, дорогой муж, – промурлыкала она, – не тот вопрос. Ты подумай, чего ты не сделал? О, какой же ты глупый! Ты у меня муж или погонщик мулов?
И тогда Донати произнес первую и последнюю за всю его жизнь поэтическую речь.
– Птичка моя, – прошептал он, – я – твой преданный раб.
Когда на рассвете они возобновили свое путешествие и вскоре после этого добрались до маленького городка Рецци в Анконской Марке, в глазах Марии светился отблеск тех звезд, которые сияли над сосной на скале. Этот блеск в глазах она сохранила навсегда – на всю оставшуюся жизнь.
Иеси
Донати посмотрел на флаги, развевающиеся на фоне синего неба, потом опустил взгляд на людей, толпящихся па площади. Шел следующий после Рождества день года 1194-го, но холода не ощущалось. Донати радовался этому обстоятельству. Если бы стояла плохая погода, то и он, и все остальные жители городка Иеси лишились бы этого замечательного спектакля.
Он взглянул на Марию и нахмурился. Она была на сносях, вот-вот должна рожать. Было бы гораздо лучше, если бы она осталась дома, в уютном маленьком домике, который предоставил ему еврей Исаак. Донати теперь работал на Исаака и занимался всеми кузнечными работами, выделывая красивые кованые изделия, и Исаак даже начал учить его работать по золоту.
За полтора года, прошедшие с тех пор, как они бежали из Хеллемарка, у Донати было достаточно времени кое-что обдумать. Его мозги ворочались медленно, простейшие мысли требовали от него немалых усилий, но зато делал он это основательно. Конечным продуктом его раздумий обычно была полная ясность. Так, например, он решил, что Исаак бея Ибрахим, еврей он или нет, – один из самых добрых людей, когда-либо живших. Следующая мысль, которую он обдумывал последние недели, сводилась к тому, что раз Исаак добрый и хороший человек, и помощник его Абрахам бен Иегуда тоже такой, то не может ли оказаться так, что и другие евреи – может быть, даже большинство из них – хорошие люди. Часто многое выдумывают. Не может ли быть так, что люди ошибались насчет ритуальных убийств христианских младенцев для еврейского пасхального пиршества? Исаак праздновал Пасху. А ведь Исаак такой добросердечный человек, он и муху не убьет, не говоря уже о ребенке…