Саргассово море. Затерянные миры, том VIII.
Шрифт:
Аппарат начинает все быстрее снижаться, и я думаю о легендарном «Икаре», история которого так похожа на мою. Так же, как и я, он стремился достичь невозможного; как он, я слишком приблизился к солнцу!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Теперь все кончено, гидроплан снова колышется на поверхности моря; теперь он является всего-навсего инертной массой, колеблемой волнами, игрушкой капризных стихий.
Глава XIX
Ничего, решительно ничего, ни земли, ни паруса
Она умирает, и ужасно подумать, что я ничем не могу ей помочь; я могу только прижать к себе это обожаемое и теперь навсегда исчезающее существо. Может быть, через несколько минут в моих руках окажется безжизненное, холодное тело…
Отчего она умирает? Этого я не знаю; но я вижу, что жизнь мало-помалу покидает ее тело; руки ее уже холодны, жизнь сверкает только в ее милых, огромных глазах.
Она умирает на пороге незнакомого ей мира; она не познает суетности нашей жизни; никакие разочарования не заставили страдать ее пробудившуюся душу… И разве смог бы я предохранить ее от тлетворных, губительных впечатлений западно-европейской культуры? Рано или поздно ее начала бы мучить тоска по Аполлонии…
Волны больше не пенились; глубочайшая тишина навевала уныние. К югу по синему небу несся темный густой туман; было ясно, что надвигается страшный тропический циклон, такой частый гость этих мест.
Внезапно воцарилось необычайное затишье. Никогда не видал я ничего подобного! Казалось, небо и море хотят слиться в едином помысле не тревожить последних минут этой женщины, для которой наступили минуты великой тайны.
Началась агония, одновременно и мучительная и покойная. Ее голова лежала на моем плече; она говорила уже каким-то отчужденным голосом, точно издалека:
— Все путается, все в тумане; близится сон… Я хочу, чтобы ты обнимал меня, чтобы ты целовал меня. Да, так!..
О, как медлит смерть!..
И ее безжизненные, жалкие руки обвиваются вокруг моей шеи, капли пота, как жемчуг, блестят на ее лице, странным светом светится взор ее, и в последний раз раскрывается ее рот, но едва можно расслышать невнятный шепот ее губ:
— В твоих… мой любимый!.. Я улетаю! О, крепче прижми меня к себе!
Я чувствую, как она коченеет… Все кончено; она не шевелится… Время течет. Огромная тяжесть сжала мой мозг, я не в состоянии сделать никакого физического усилия; я не хочу больше ни думать, ни смотреть; с застывшими глазами, недвижимо лежу с одним желанием, чтобы катастрофа поглотила всю вселенную.
Невыносимая боль возвращает меня к сознанию. Неужто я спал? Удушливый зной… Я вдыхаю не воздух, огонь.
Надо мной огромное, правильной формы солнце; мрачно движется оно по багровому небу, пересеченному какими-то черными полосами…
Мои глаза полузакрыты. Там, на горизонте, скопляются облака причудливых очертаний. Сейчас я вижу там гигантскую пещеру. Перед входом в нее стоит женщина в светлом сиянии и смотрит на океан; в ее янтарных волосах лепестки больших голубых ненюфар и гирлянды желтых и красных цветов обвиваются вокруг ее бедер. Это маленькая Тозе! Машинально мои пальцы касаются ее белых плеч!
Увы, я не чувствую более страстной
Я смотрю на нее и вижу на ее лице загадочную улыбку тангарских статуй; большие открытые глаза; она как будто созерцает вдали, в беспредельности что-то таинственное…
Я смотрю на нее и начинаю понимать, что я ничего не знаю, решительно ничего не знаю о ней. Я ее люблю, и все-таки ее душа осталась мне чуждой; в ней было два существа: дикая восхитительная девочка и младшая сестра дев Архипелага, подруг Навзикаи.
Увы! Где наша аполлонийская жизнь? Прогулки по большой аллее Некрополя, очаровательные ночи, танцы при свете луны? Где все это? Где все они, Хрисанф, Пануклес, Деунистон? Кровавая трагедия, все, что я пережил, мой гнев, где все это? Аромат померанцевой рощи, гул ветра среди базальтовых глыб, таинственный остров в своем гордом уединении посреди Саргассова моря? Где эта прохлада в лесной тиши, маленькое голубое озеро, неописуемая красота стройных зеленых пальм, колыхающихся под дуновением пассата?
Еще несколько часов — и очередь дойдет до меня; на «Икаре» не останется ничего, кроме двух окоченевших тел, носящихся по волнам Атлантического океана!
Меня ужасает неподвижность этого трупа! Еще день, может быть, два, и затем жажда, ужасная жажда…
Там, вдали, появляется судно! Оно не видит меня, оно не может меня видеть. Это пакебот; его трубы выбрасывают клубы дыма; он быстро движется на восток, в Европу, во Францию…
Теперь я один. На мгновение ее застывшее тело остается неподвижным на поверхности океана, на мгновение ее длинные волосы ундины золотой сеткой развеваются по волнам, но тяжелый ящик с инструментами, прикрепленный к ее ногам, тянет ее вниз, тянет непреодолимо.
Увы! Она больше не увенчана полевыми цветами, ее голову не украшают голубые ненюфары.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Буря разразилась. Вокруг меня вздымаются волны.
«Икар» вертится с головокружительной быстротой. Циклон меня увлекает…
Глава XX
Полдень, но небо сине-багровое. Буря продолжается.
Вокруг меня в дикой пляске носятся разнообразные предметы, а, между тем, мне казалось, что сам я неподвижен. Что это такое? Я больше ничего не понимаю, ничего не могу вспомнить; пропеллер исчез; окидываю взглядом горизонт, — море пустынно, ни паруса — пустота беспредельности; на горизонте появляется все расширяющееся пятнышко восхитительной голубой лазури…
Жилы на висках мучительно бьются; кругом меня в вихре кружатся какие-то вещи, которые я неясно различаю: странные ткани, оружие дикарей, копья и стрелы… Почти касаясь меня, носится отсеченная голова, чудовищная голова с ужасной улыбкой… Отвратительное лицо приближается к моему, окровавленные губы раздвигаются, открывая ужасный рот, стремящийся укусить меня своими тонкими и острыми зубами.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вдруг я испускаю хриплый вопль.