Сармат. Кофе на крови
Шрифт:
— Не помешает тебе Савелов. Ты уж притащи этого американца, а?.. С себя Золотую Звезду сниму — на твою грудь повешу. Я помню — тебе Звезда еще за Никарагуа полагается, да вот, понимаешь... Очередь, как говорится, не дошла!..
— Ладно, товарищ генерал. За Звезду я не в обиде...
— Что царям да псарям до наших обид. Сармат! — роняет генерал и нажимает кнопку сбоку стола, затем наклоняется к самому лицу майора так близко, что тот явственно различает запах дорогого французского одеколона, въевшийся в бритые щеки начальника, и произносит тихо, но с непререкаемой убежденностью в голосе: — Они,
В двери появляется офицер с подносом в руках и ставит его на стол. Генерал кивком отпускает адъютанта, и тот так же бесшумно, как и вошел, покидает кабинет. Генерал показывает на стул, приглашая майора присесть:
— Кофе?
— Спасибо! Не употребляю, товарищ генерал.
— После Никарагуа? — усмехнувшись, спрашивает тот и достает из стола бутылку марочного коньяка. — Вас сколько туда послали?
— Девяносто семь, — чеканит майор.
— А вернулось?
— Тридцать шесть.
Генерал тяжелым взглядом смотрит на чашку черного кофе и внезапно резко отодвигает ее дрогнувшей рукой, так, что кофе выплескивается через край и растекается на полированной поверхности стола небольшой темной лужицей. Генерал смотрит на разлившийся кофе и хрипло выдавливает из себя:
— Скольких ребят там положили — и что?.. Все впустую!.. И впрямь этот кофе на крови!
Тревожная, гнетущая тишина повисает в кабинете. Каждый думает о своем. Внезапно генерал передергивает плечами, будто пробуждаясь после сна, и, откашлявшись, тянет руку к бутылке. Разлив коньяк, он решительно отрывает от стола свою наполненную всклень рюмку:
— Давай помянем всех, что ли...
— Нет, товарищ генерал! Вот вернусь с задания — тогда... Тогда уж всех сразу...
Генерал хмуро кивает и, опрокинув в рот рюмку, резко и отрывисто чеканит:
— В общем, так... Приказываю: американца взять живым, и только живым! Не считаясь с потерями... И вот еще что: лишних вопросов ему не задавать!..
— Разрешите приступить к выполнению задания? — вытягивается майор по стойке «смирно».
— Приступай! Сценарий операции в оперативном отделе. Толку от него, скорее всего, будет немного, но там старались... И еще... Поаккуратней там с этим Савеловым, а то, понимаешь, потом не отмоешься... Но главное — на пакистанскую сторону и щепки не должно перелететь! Сам знаешь — Женевские переговоры... Там, если что случится, такое раздуют, что головы на всех уровнях полетят.
— Я не бог. Но то, что от нас зависит, сделаем, товарищ генерал!..
— Не бог!.. — усмехается генерал. — Ты бог, Сармат! Бог войны! Иди, иди и не забывай, о чем мы тут с тобой говорили!..
— Есть! — говорит Сарматов и, повернувшись через левое плечо, почти армейским шагом покидает кабинет.
Восточный Афганистан
7 мая 1988 г.
Барражирующий над угрюмыми хребтами вертолет кажется крошечной точкой, комариком в беспредельном, полыхающем кровавыми закатными сполохами азиатском небе. Затянутые туманом ущелья, снежные вершины и горные разломы уходят под брюхо вертушки, а им на смену выплывают бирюзовые квадраты посевов, со всех сторон обступающие низкие глинобитные кишлаки, светлые полоски арыков и красные полотнища
Круглолицый синеглазый летчик показывает на них и кричит второму пилоту:
— А мака-то, мака сколько!.. Видать, на опиум сеют!
— Азия!.. Гиблый край! — кричит тот в ответ. — Отсюда «дурь» по всему миру расходится.
— А ты ее пробовал?
— Кого?
— Да не кого, а чего! «Дурь».
— Как-то с ребятами в училище, ради интереса, приходилось.
— И как она?
— Наутро голова тяжелая, хуже, чем с бодуна...
Синеглазый пилот смеется — улыбка делает его лицо совсем юным — и напевает во все горло:
— ...Ну а у нас на родине, в Рязани, вишневый сад расцвел, как белый дым...
В пилотскую кабину протискивается Сарматов. Он в камуфляжной форме, с парашютной укладкой-рюкзаком за плечами. Пилот перехватывает его взгляд и, показывая на часы, кричит:
— Порядок, пехота, идем по графику!
Сарматов наклоняется к самому его уху и спрашивает:
— Капитан, что делают летуны, когда вертушка в штопор входит?
— Отрывают себе яйца.
— Зачем?
— Больше не пригодятся! — смеясь, отвечает синеглазый.
Сарматов властно притягивает к себе его голову и кричит в ухо:
— Чтобы они при тебе остались, капитан, если десятого в семь по нулям нас с воздуха на точке рандеву не увидишь... к скалам поближе — и рви когти, сечешь?..
— Ты чего, майор? — растерянно переспрашивает синеглазый.
— Я-то ничего, а вот пакистанские «фантомы» — это уже кое-что. Понял, Рязань косопузая?..
— А как же вы?..
— Мы-то?.. А нам у соседа грушу обтрясти, как два пальца об асфальт! — смеется Сарматов и, хлопнув пилота по спине, уходит обратно в салон.
В салоне двенадцать дюжих мужчин. Все они одеты в такую же камуфляжную форму, что и Сармат; у тех, что бодрствуют, усталые глаза, в которых и тревога, и решительность бывалых воинов. А четверо, прислонившись спинами друг к другу, безмятежно спят, сидя на полу: гигант с детскими припухлыми губами и густой черной шевелюрой — старший лейтенант Алан Хаутов; цыганского, разбойного обличья, только серьги в ухе не хватает, — капитан Бурлаков, для товарищей просто Ваня Бурлак; с оспяной рябью на скуластом лице и мощной бычьей шее — подрывник, лейтенант Сашка Силин по прозвищу Громыхала. Он шевелит во сне губами, будто читает невидимую книгу, вздрагивает, время от времени открывает глаза, но тут же погружается в забытье. Сарматов переводит взгляд с него на разбросавшего длинные ноги мужественного красавца, лейтенанта Шальнова, потом на спину сидящего у блистера капитана Савелова. Почувствовав взгляд, Савелов поворачивается, поднимает на Сарматова въедливые серые глаза и садится перед ним на корточки.
— Игорь, мне передали, что ты не в восторге от моего назначения в группу... Может, настало время расставить все точки над i и определиться в наших отношениях? — говорит он и добавляет: — Сам понимаешь, дело нам предстоит непустяшное и разлад в группе только добавит новых проблем.
— Наши отношения определены уставом и служебными инструкциями, капитан, — пожимает плечами Сарматов и отворачивается от его ждущих глаз.
На красивое, точно скопированное с античных монет лицо Савелова ложится тень.