Сармат. Кофе на крови
Шрифт:
Алан делает вид, что становится на колени, и из-за его спины Сарматов мечет нож. Нож пропарывает Силину гортань, и оттуда сразу же начинает хлестать ярко-алым фонтаном кровь. В тот же миг к нему бросается Алан, зажимает гранату в ослабевших пальцах Громыхалы. Подоспевший Бурлак перехватывает ее несколькими витками невесть откуда взявшегося пластыря. Сарматов подхватывает разом обмякшее и ставшее покорным тело Силина под мышки и осторожно кладет на землю головой на свои колени. Встретившись с его глазами, Силин вместе с алыми
— Тттумана не ббудет!.. Уходиии, кккомандир!.. Уууххходиии!
Из его открытых глаз вдруг начинают течь крупные слезы, но он не отводит взгляда от Сарматова, будто хочет сказать ему что-то очень важное, самое главное...
— Прости, Сашок, — со стоном выдавливает из себя Сарматов. — Бога ради, прости меня, грешного!
Силин сжимает его руку и пытается улыбнуться, но хлынувшая изо рта кровь смывает эту улыбку...
— Преставился Сашка Громыхала! — посмотрев на его застывшие глаза, говорит Прохоров и снимает с головы берет.
Савелов подходит к склоненному над Силиным Сарматову и, тронув его за плечо, сообщает:
— Я осмотрел рацию... Нет никаких сомнений — он успел выйти в эфир, а это значит, нас запеленговали. Надо немедленно уходить, Игорь!
Тот поднимает на него переполненные мукой и тоской усталые глаза, глаза человека, которому уже невмоготу хоронить друзей, и кивает, потом бережно берет безвольное тело Силина на руки и, шатаясь под его немалой тяжестью, несет к расщелине, в которой покоится прах английских солдат времен англо-афганской войны. Положив тело в расщелину, Сарматов начинает закладывать его камнями. К нему присоединяются Бурлак с Аланом. Когда вырастает холм из камней, всё трое замирают по стойке «смирно» и отдают честь.
— А ты, командир, не рви сердце! — почему-то шепотом говорит Бурлак, приблизив свое лицо к серому лицу Сарматова. — Судьба — она как кошка драная, к кому боком, к кому раком!.. В этом твоей вины нет! — кивает он на холм из камней.
— Есть! — шепчет Сарматов.
— Слушай, сейчас все бы мы были... — восклицает Алан.
— Есть! — перебивает его тот. — Соглашаясь на неподготовленную операцию, я обязан был учитывать, что человек всегда остается всего лишь человеком и душа его, бывает, с резьбы срывается!
— А в генеральских кабинетах стали бы слушать твои байки о душе? — резко спрашивает Бурлак. — То-то!.. Завяжи яйца узлом, командир, из дерьма выбираться надо! — заканчивает он.
Из рации несутся отрывистые голоса Рахмана и Абдулло, в них вклинивается четкая английская речь, которую по частям переводит переводчик на фарси.
— Янки приказывают Абдулло и Рахману блокировать ущелье и держать русских террористов до прибытия вертолетов с пакистанским спецназом. Если удастся освободить их полковника, обещают большой бакшиш, — поясняет припавший к рации Алан.
Сарматов дергает американца за руку.
— Извините, сэр, придется вам еще побыть на привязи! — произносит он и командует: — За мной!
Укрываясь в расщелинах, группа преодолевает подъем над пещерой. Бурлак и Алан помогают американцу и тот нехотя, но принимает их помощь. Наверху Сарматов осматривает ущелье в бинокль.
Видны охристые склоны, редкий кустарник, камни, палатка аксакала на берегу реки. Рядом, привязанный веревкой к кусту, болтается плот. Сам аксакал спокойно стоит возле отары овец, опираясь на свой допотопный «бур». Но вот он настораживается и берет ружье на изготовку.
— Не высовываться! — командует Сарматов, продолжая наблюдать за стариком.
С верховья доносится конское ржание, несколько выстрелов. Группа всадников подскакивает к аксакалу, и передний в ярком, как хвост павлина, халате что-то спрашивает у него. Тот с достоинством отвечает. Всадник вздыбливает коня и наотмашь сечет аксакала камчой по лицу. Всадники уносятся, а старик, утираясь, отходит к плоту.
Передав бинокль Бурлаку, Сарматов подползает к Савелову и сует ему в руки запечатанный конверт.
— Вадим, тебе пора, — говорит он. — Тумана не будет — уходите на гребень хребта. Остальное — как договорились... Донесение отдашь генералу из рук в руки!..
Савелов кивает головой и начинает отползать в сторону, но внезапно возвращается обратно:
— Игорь, хотел с собой унести, но не могу! — глядя Сарматову в глаза, произносит он. — Здесь такое дело... Понимаешь... В общем, я должен тебе сказать... У тебя растет сын, Игорь.
— Какой еще сын?.. — непонимающе таращится на него Сарматов.
— Рита назвала его Платоном, в честь твоего деда, а фамилию, уж ты извини, он носит мою.
Сарматов отстраняется от него, а Савелов лихорадочно продолжает говорить, словно торопится рассказать все, пока не кончился запал:
— Дай мне слово, что не откажешься от него, если я не дойду... Если выберемся из этой передряги оба — потом решим!..
— Что, я откажусь от сына? — сдавленным голосом восклицает Сарматов.
Сжав его руку, Савелов отползает в сторону, затем поднимается и, пригибаясь, бежит за своей группой. Вскоре Сарматов видит, как группа Савелова уходит по направлению к снежным вершинам. К Сарматову подползают Бурлак и Алан.
— Полковнику рот пластырем залепил и к корневищу приковал, — докладывает Бурлак и подозрительно спрашивает: — А ты чего лыбишься-то, как медный самовар?..
Сарматов шумно выдыхает и, сам еще до конца не веря в услышанную от Савелова весть, все так же глупо улыбаясь, говорит:
— Братцы, оказывается, у меня сын есть!
— И где он есть? — вскидывается Алан.
— В семье Савелова растет.
— Ничего себе! У вас что, так принято, своих детей в чужих семьях выращивать? — остолбенело спрашивает Бурлак.