Сарторис
Шрифт:
– Знаю я эти штучки. Вот заболеешь, а у меня, видит бог, нет сил за тобою ухаживать. В прежние времена старших больше уважали.
Вспоминая прошлое, она неаппетитно, сердито и размеренно двигала беззубыми челюстями, между тем как Нарцисса нервно ковыряла вилкой внушавшую ей отвращение еду. После ужина тетушка Сэлли продолжила свой монолог, сидя в качалке с бесконечным рукодельем на коленях. Она никогда не говорила, что именно и для кого она мастерит, и уже пятнадцать лет возилась с этой таинственной вещью, таская ее за собой в грязной бесформенной сумке из потертой парчи, набитой пестрыми лоскутками самой разнообразной формы. Она никак не могла составить из них какой-нибудь узор и потому без конца раскладывала и перекладывала, размышляла и снова передвигала лоскутки, словно части хитроумной головоломки,
В другом конце комнаты сидела с книгой Нарцисса, пытаясь читать под аккомпанемент бесконечного ворчливого бормотания тетушки Сэлли. Вдруг она стремительно встала, отложила книгу и прошла через комнату в нишу, где стоял рояль, но, не сыграв и четырех тактов, уронила руки на клавиши, которые нестройно загудели, закрыла рояль и направилась к телефону.
Мисс Дженни ехидно поблагодарила ее за внимание, однако же взяла на себя смелость заметить, что Баярд совершенно здоров и все еще является деятельным представителем так называемого рода человеческого, – во всяком случае постольку, поскольку они не получали официального уведомления от коронера. Нет, она ничего не слышала о нем с тех пор, как Люш Пибоди в четыре часа пополудни известил ее по телефону, что Баярд разбил себе голову и едет домой. Что касается разбитой головы, то это она вполне допускает, но вот вторая часть его известия внушает ей большие сомнения, ибо, прожив восемьдесят лет с этими распроклятыми Сарторисами, она знает, что дом – последнее место, куда вздумается поехать Сарторису, который разбил себе голову. Нет, ее ничуть не интересует, где он может находиться в данный момент, но она надеется, что при этом не пострадала лошадь. Лошади стоят дорого.
Нарцисса вернулась в гостиную и рассказала тетушке Сэлли, с кем и о чем она говорила по телефону, потом подвинула низкое кресло к лампе и снова взялась за книгу.
– Что ж, – спустя некоторое время промолвила тетушка Сэлли, – если ты не желаешь разговаривать… – Она скомкала свои лоскутки и затолкала их в сумку. – И вообще вы с Хоресом ведете такой образ жизни, что я иногда благодарю бога, что вы мне не родня. Но может, ты все-таки согласишься попить настойку сассафраса, хотя я не знаю, кто тебе его нарвет, – мне трудно, а ты сама не отличишь его от собачьей ромашки или коровяка.
– Но ведь я же здорова, – возразила Нарцисса.
– Будешь продолжать в том же духе – непременно сляжешь, и мне с этой черномазой лентяйкой придется за тобой ухаживать. Я точно знаю, что она за последние полгода ни с одной картины пыль не вытерла. Только я одна тут работаю.
Она поднялась, пожелала Нарциссе доброй ночи и, прихрамывая, вышла из комнаты. Нарцисса сидела, переворачивала страницы, слушала, как старуха тяжелым шагом взбирается по лестнице, размеренно постукивая палкой, потом еще немного посидела, листая книгу.
Однако вскоре она бросила книгу и снова подошла к роялю, но наверху громко стучала палкой об пол тетушка Сэлли, и Нарцисса, отказавшись от своего намерения, опять вернулась к книге. Поэтому она с искренним удовольствием встретила доктора Олфорда, который появился несколько минут спустя.
– Я проезжал мимо и услышал, как вы играете, – объяснил он. – Почему вы перестали?
Нарцисса отвечала, что тетушка Сэлли легла спать, и он чинно уселся и часа два педантично и чопорно толковал о скучных ученых материях. Потом он откланялся, и Нарцисса, стоя в дверях, смотрела, как он едет по аллее. Высоко над головою стояла луна, и можжевельники по обе стороны аллеи четко вырисовывались на бледном, усыпанном неяркими звездами небе.
Она вернулась в гостиную, взяла книгу, потушила свет и поднялась наверх. Через площадку доносилось аристократически безмятежное похрапыванье тетушки Сэлли, и Нарцисса с минуту постояла, прислушиваясь к уютным домашним звукам. «Скорее бы Хорри вернулся», – подумала она.
Она зажгла свет, разделась, взяла в постель книгу и снова решительно подавила свои мысли – так человек держит под водою щенка, пока тот не перестанет биться. Наконец ей удалось
Потом она села, резко выпрямилась и, уже ни в чем не сомневаясь, захлопнула книгу, встала с постели, вышла в соседнюю комнату и посмотрела вниз.
Негры кучкой сбились на лужайке – глазированный кларнет, гитара, забавный пузатый контрабас. В тени, там, где аллея выходила на улицу, стоял автомобиль. Музыканты исполнили одну пьесу, потом чей-то голос окликнул их из автомобиля, они пошли обратно по лужайке, и автомобиль, не зажигая фар, уехал. Теперь она уже не сомневалась – никто другой не станет исполнять под окном у дамы одну-единственную мелодию только для того, чтобы разбудить ее и сразу же уехать.
Она вернулась в свою комнату. Книга обложкой кверху лежала на кровати, но она подошла к окну, постояла между раздвинутыми занавесями, любуясь серебристо-черной землей и мирной ночью. Прохладный ветерок ласково обдувал ее лицо и темные сложенные крылья волос. «Дикий зверь, дикий зверь», – прошептала она, задернула занавеси, неслышными шагами спустилась по лестнице, нащупала в темноте телефон и, прикрыв ладонью звонок, позвонила.
Голос мисс Дженни прозвучал в ночи, как всегда, энергично и резко, ничуть не удивленно и без тени любопытства. Нет, домой он не вернулся, потому что теперь-то его наверняка благополучно заперли в тюрьму, если только городская полиция еще не разложилась до такой степени, что перестала выполнять просьбы дам. Серенады? Это еще что за чушь? Зачем бы ему вздумалось исполнять серенады? Ведь, исполняя серенады, он не может сломать себе шею, если только кто-нибудь не прикончит его утюгом или будильником. И с какой стати она вообще о нем беспокоится?
Нарцисса повесила трубку и с минуту постояла в темноте, стуча кулаками по безгласному ящику телефона. Дикий зверь, дикий зверь.
В этот вечер у нее было три гостя. Один явился с визитом официально, второй – неофициально, а третий – инкогнито.
Гараж, в котором стоял ее автомобиль, представлял собой небольшое кирпичное строение, окруженное вечнозелеными растениями. Одна его стенка была продолжением садовой стены. За ней начиналась заросшая травою тропинка, которая вела на другую улицу. Гараж стоял ярдах в пятнадцати от дома, и крыша его была на уровне окоп второго этажа, причем окна Нарциссиной спальни выходили прямо на его шиферную крышу.
Третий гость прошел по тропинке, забрался на стену, а с нее – на крышу гаража и теперь лежал там в тени можжевельника, спрятавшись от лунного света. Когда он явился, в комнате над гаражом было темно, и он лежал в своем укрытии тихо, как животное, и с терпением животного, лишь изредка поднимая голову и украдкой изучая окружающее.
Прошел целый час, а в комнате было темно. Вскоре на аллее появился автомобиль (он узнал его – он знал все автомобили в городе), и в дом вошел мужчина. Прошел еще час, но в комнате все еще было темно, а автомобиль так и стоял на аллее. Потом мужчина вышел из дома и уехал, и через минуту внизу погас свет, а окно, под которым он лежал, осветилось, и сквозь прозрачные занавеси ему было видно, как она ходит по комнате и раздевается. Потом она исчезла из поля его зрения. Но свет все еще горел, и он тихо, с бесконечным терпением лежал на крыше; лежал, когда еще через час возле дома остановился другой автомобиль, и трое мужчин с каким-то громоздким предметом прошли по аллее и выстроились в лунном свете под окном; лежал, пока они проиграли свою мелодию и ушли. Когда автомобиль уехал, она подошла к окну, раздвинула занавеси и постояла немного, повернув к нему лицо, обрамленное темными крыльями распущенных волос, и глядя прямо в его невидимые глаза.