Шрифт:
5 февраля 1942 года советский народ узнал о подвиге школьника-комсомольца Саши Чекалина.
«Комсомольская правда» в тот день писала: «Рядом с народной героиней Лизой Чайкиной, рядом с восемью бессмертными мучениками Волоколамска, рядом с мужественной дочерью комсомола партизанкой Таней на пьедестал всенародной славы поднят шестнадцатилетний отважный партизан Александр Чекалин, которому посмертно присвоено звание Героя Советского Союза».
В этот день все центральные газеты писали о Саше как о народном герое.
«Никогда не забудем мы юного
И Родина не забыла о своем юном герое. Его именем был назван город Лихвин, где он жил. Его именем названы улицы, школы, пионерские дружины. Эта книга, по существу, тоже является памятником юному герою. В ней рассказано о его светлом детстве, юности и о суровой партизанской борьбе в Тульской области, на дальних рубежах обороны Москвы.
О Саше Чекалине я узнал раньше, чем о нем заговорили газеты. Мне довелось попасть в Лихвин вскоре после его освобождения от гитлеровских оккупантов. Город был разбит, сожжен, а на городской площади — одинокая могила с короткой надписью: САША ЧЕКАЛИН.
— Кто он? — спросил я у жителей.
— Это наш школьник, наш герой… — ответили мне. — Он храбро сражался с фашистами и погиб.
Вторично в Лихвин я приехал через несколько месяцев. На площади чернели уже две могилы. На второй тоже была короткая надпись: Д. КЛЕВЦОВ, Г. ШТЫКОВ.
Оказалось, что судьба Клевцова и Штыкова неразрывно была связана с судьбой Саши Чекалина. Об этом рассказано на страницах повести.
Вначале в газетах появились мои очерки о Саше Чекалине, а потом и эта книга, выдержавшая ряд изданий.
Годы идут, а память о герое не умирает. Подвиг его никогда не будет забыт нашим народом.
Часть первая
Детство и юность
ГЛАВА ПЕРВАЯ
С тех пор как Саша помнит себя, Вырка его неизменный друг. Катит она свои звонкие прозрачные струи мимо зеленого кудрявого березняка и ольшаника, мимо крутых песчаных бугров. Между этими буграми змеится узкий, заросший черемухой и крапивой овраг. В овраге водится всякая нечисть и даже днем всегда сумрачно и сыро.
За горбатым бревенчатым мостом через большак речку легко перейти вброд, не замочив даже колен. Зато перед мельничной плотиной, взнуздавшей Вырку на краю села, разлившаяся вода сердито бурлит и клокочет, вся в белой как снег пене.
Хорошо на берегах Вырки! Лучшего места на всем белом свете не найти.
Дом, где живет Саша, стоит на крутом берегу, в стороне от большака и вдали от соседних построек. Летом он прячется в зелени яблонь, кустов акации и сирени, а зимой его по крышу заносит сугробами снега.
Дом старый, ветхий, обмазанный снаружи глиной, с покривившимися маленькими окошечками и почерневшей драночной крышей, поросшей во многих местах бурым мхом. Отец то и дело ремонтирует
— Как решето!.. Чини не чини, все плохо.
Саша удивляется, почему отец называет дом решетом. Дом как дом, на решето совсем не похож. Если крыша и просвечивает, то не у них одних. У многих так на селе. У Сашиного дружка, например, черноглазого Сереги, изба и вовсе держится на подпорках, а на почерневшей соломенной крыше даже выросла трава.
Саша помнит: когда они поселились на новом месте, отделившись от деда, мать, очень довольная, говорила отцу:
— Ну, теперь заживем своей семьей. Мы не будем никому мешать, и нам простор — свое хозяйство.
— Простор-то простор!.. — неопределенно отвечал отец, хмурясь и задумываясь.
— Ничего, проживем, — уверенно говорила мать. Голос у нее всегда звучит громко, весело, длинные косы аккуратно лежат вокруг головы. Голубые под черными бровями глаза смотрят прямо и смело. Вообще она редко унывает, даже когда не хватает хлеба и приходится идти к соседям просить взаймы.
В доме на окнах мать повесила белые занавесочки. Перегородки, делившие избу на три небольшие горенки, обклеила голубыми в полоску обоями. Откуда-то достала горшки, плошки, посадила цветы. Потом у родных выпросила деревянный диванчик, стол, несколько стульев.
По сравнению с двухлетним братом Витюшкой Саша считает себя уже вполне взрослым. Он вместе с отцом деловито расхаживает вокруг нового жилья и невольно сравнивает его с прежним дедушкиным домом. Там дом высокий, из толстых еловых бревен, рубленных в лапу, с железной крышей, окруженный пристройками. Стоит он на большой людной дороге, гремящей с утра до ночи подводами.
Зато здесь несравненно тише, вольготнее. В какую сторону ни пойдешь — зеленая луговина, сады, огороды.
С высокого косогора над Выркой открываются широкие, необозримые просторы. Слева, между двумя рукавами речки, чернеют соломенные крыши слободы Завырки. Прямо, за речкой, по большаку шагают в город телеграфные столбы, похожие издали на воткнутые в землю палочки, а по сторонам большака почти на версту тянутся посады. Там дедушкин дом и кузня, где дед работает. Направо, в низине, лежит другая слобода, а за ней, в синеватой дали, течет невидимая отсюда красавица здешних мест Ока. Где-то очень далеко, по словам отца, за тысячу километров от села, Ока впадает в Волгу.
Хотя дом Чекалиных стоит на отшибе, недостатка в приятелях у Саши нет.
На Вырку сбегаются ребята со всего села. Речка служит границей между слободами Песковатского.
Завыркинцы располагаются по одну сторону, остальные ребята — по другую, каждые на своем берегу.
Завыркинцы ведут себя вызывающе, на каждом шагу задирая своих соседей.
— Эй вы, головастики!.. — кричат они Сашиным приятелям. — Марш домой, беспорточная команда…
— Попробуйте только троньте!.. Не очень-то испугались! — отвечают с другого берега.