Сатана в церкви
Шрифт:
Они шли по лабиринту коридоров, потом вверх по лестнице, через кладовку, кухню, маленькую часовню, потом еще раз вверх по лестнице в большой зал дворца, просторный, продолговатый, с высокими сводами, выложенный несравненными темно-красными блестящими изразцами. Через огромное, в виде трилистника, окно утренний свет падал на большой дубовый стол, стоявший на возвышении у дальней стены. Ранульф таращил глаза на невиданную роскошь, да и Корбетт тоже не мог скрыть удивления. Стены были закрыты шерстяными и бархатными драпировками, на полу лежали богатые узорчатые ковры. По углам и в нишах стояли шкафы, их деревянные дверцы украшала великолепная резьба. У левой стены был устроен камин, за решеткой полыхали большие поленья, а перед
Шепнув Корбетту и Ранульфу, чтобы они оставались на месте, Боудон медленно пересек зал и что-то прошептал на ухо мужчине, развернув свое тучное тело в сторону чиновника и его слуги. Мужчина передвинул шахматную фигуру, после чего, поглядев на Корбетта, сделал ему знак подойти поближе.
— Господин чиновник, идите сюда. Здесь холодно, и я не намерен никуда двигаться. Боудон, — обратился он к толстому камергеру, — принесите подогретого вина.
Подойдя ближе, Корбетт и Ранульф опустились на одно колено, причем Ранульфу потребовался приказ Корбетта, узнавшего резкий властный голос короля, который он в последний раз слышал в далекой заснеженной долине много лет назад. Корбетт назвал себя и Ранульфа.
— Да-да, господин чиновник. — В голосе слышалось раздражение. — Нам известно, кто вы.
Он хлопнул в ладоши, и как из-под земли появился слуга с табуретами для Корбетта и Ранульфа. Корбетт сел, чувствуя себя неловко на низком табурете, с которого ему приходилось снизу вверх смотреть на короля и одновременно уворачиваться от мокрого холодного носа любопытного волкодава, который отошел с надменным видом лишь при виде угрожающе нацелившегося на него монаршего сапога.
Король был в простой синей тунике, доходившей до черных кожаных сапог, и в накидке с капюшоном, отороченной у шеи и на длинных рукавах мехом горностая. Знаками королевской власти были лишь золотой венец, надвинутый на лоб, и широкие золотые запястья. Эдуард внимательно смотрел на Корбетта, и Корбетт не отводил взгляда от короля, отмечая про себя седину в светлых волосах и короткой бороде и жесткую линию тонкогубого рта.
Эдуард постарел, однако взгляд у него был все такой же острый, а длинный мясистый нос все так же придавал ему сходство с одним из королевских охотничьих соколов. Присмотревшись к Корбетту, Эдуард усмехнулся и наклонился, чтобы похлопать его по плечу: — Я помню вас, Корбетт, еще с валлийских времен. Кажется, мы опять у вас в долгу, опять обязаны вам жизнью. Я читал письма канцлера. — Он помолчал, откашлялся. — Вы отлично владеете искусством дедукции!
Король отвернулся, так как королева обратилась к нему, и заметные гортанные звуки в ее голосе придали нормандскому французскому языку необычную глубину. Эдуард ласково ответил ей, и Корбетт поклонился, когда Эдуард представил его королеве, своей любимой Элеоноре Кастильской.
Темные волосы испанской красавицы с оливковой кожей и тонкими нежными чертами покрывала белая кружевная мантилья. Синее, украшенное золотом платье с серебряной цепочкой вокруг талии и кружевами из Брюгге на шее и запястьях подчеркивало гибкость тела, державшего короля в плену со времен их первого свидания тридцать лет назад. Несмотря на свою хрупкость, королева, преданно любящая супруга, сопровождала его в крестовом походе, а также в Гаскони и Уэльсе, когда король воевал там. Она рожала королю наследников, однако пока еще ни один младенец мужского пола не выжил. Тем не менее ее власть над королем была абсолютной. Даже богатое убранство зала было, скорее всего, делом ее рук, ведь она прославилась не только добродетелью, но и любовью к роскоши.
Когда король умолк, Элеонора повернула к Корбетту сияющее счастливое лицо и протянула ему тонкую, украшенную кольцами руку. Чиновник поцеловал ее, понимая, что человек, спасший жизнь короля, навсегда обеспечил
С удивлением он посмотрел на королеву, которая вдруг расхохоталась и показала рукой туда, где сидел Ранульф. Когда Корбетт обернулся, то и сам еле сдержал смех, увидев бледное лицо юноши, его широко распахнутые глаза и открытый от ужаса рот — такое впечатление на него произвело присутствие монархов. Корбетт коснулся колена Ранульфа, чтобы успокоить его, а король заговорил с ним по-английски, как настоящий лондонец. Ранульф выдавил из себя лаконичный ответ и умолк, склонив голову. Тем временем слуги принесли вино, и король приказал стюарду разлить его. Только после этого он стал подробно расспрашивать Корбетта обо всем, что тот узнал, расследуя загадочную смерть Дюкета.
20
Король внимательно слушал Корбетта, время от времени задавал вопросы или требовал разъяснений. Иногда в разговор вступала королева, тоже о чем-нибудь спрашивала, а то вставляла попутные замечания. Время шло, слуги принесли еще вина, на сей раз с засахаренными фруктами, от вида которых у Корбетта пересохло во рту и к горлу подступила тошнота. Заканчивая рассказ, Корбетт постарался обелить Элис, несколько затушевав ее участие в заговоре против короля. Однако у него почти не было сомнений в том, что король уже извещен обо всем. Казалось, он все знал — прищурившись, он смотрел на Корбетта так, как будто чувствовал недоговоренность в его речах. Все же он выглядел довольным. Когда Корбетт умолк, на некоторое время воцарилась тишина. Король не сводил глаз с огня в камине и, протянув руку через стол, нежно прикоснулся к жене. Потом он встал и всей своей дородной фигурой навис над Корбеттом.
— Вы хорошо поработали, господин чиновник, — скрипучим голосом проговорил король. — Отлично. Я этого не забуду. Возьмите, — сказал он, кладя на колени Корбетту два полных кошеля, — как знак нашей признательности. Получите еще, — добавил он ласково, глядя на Корбетта и Ранульфа, — но это позднее. — Король похлопал Корбетта по плечу. — Отдыхайте, господин чиновник. Вы — верный слуга Короны и выбрали правильный путь, что бы вы сейчас ни думали.
С этими словами он покинул залу. За ним последовала королева в облаке шелка и ароматов, — прежде чем Корбетт и Ранульф успели вскочить со своих табуретов.
Корбетт припомнил, что он рассказал королю. Потом вздохнул, повернулся к Ранульфу и улыбнулся все еще до смерти напуганному юноше.
— Пойдем, Ранульф. Король приказал нам отдыхать. Что ж, будем отдыхать.
Больше недели Корбетт оставался в Вудстоке, участвуя во всех церковных обрядах и придворных празднествах, которых было в избытке, так как все веселились, радуясь приходу Пасхи и окончанию Страстной недели. Постепенно Ранульф освоился, и Корбетт, усмехаясь про себя, наблюдал, как тот вовсю заигрывает с придворными дамами. Откровенный напор Ранульфа, его страстная тяга к нежному полу вызывали у Корбетта одновременно изумление и брезгливость. Однако искушенные придворные дамы полагали иначе, и не одна из них побывала в постели Ранульфа, изо всех сил стараясь доставить удовольствие молодому человеку, который по закону уже несколько недель как должен был болтаться на виселице.
Шли дни. Корбетт чувствовал, что безумная круговерть придворной жизни действует на него благотворно и он уже меньше сожалеет об Элис, хотя приходившие из Лондона вести могли бы напугать кого угодно. И в самом городе, и в пригородах проходили облавы, много народу было арестовано. За скорым судом немедленно следовали казни в Смитфилде. Как бы ни хотел король казаться спокойным, его бесило то, что из-за мятежников, из-за тайных последователей мертвого, но все еще ненавистного де Монфора он был вынужден сидеть в Вудстоке.