Сатана в Горае. Повесть о былых временах
Шрифт:
— По-мо-ги-и-и-те! — раздался внезапно крик, будто кого-то придавили. Толпа вздрогнула. Кричал хромой Мордхе-Йосеф, каббалист, постоянно постящийся, вспыльчивый и злой человек с огненно-рыжими волосами и густыми, как щетка, бровями. На молитве он бился головой о стену, бывало, падал на пол, как делали в старину, и рыдал во весь голос. Мордхе-Йосеф произносил речи над умершими, накануне Йом-Кипура истязал себя в синагоге. Когда он впадал в ярость, мог ударить не только молодого, но и старика, и все боялись с ним связываться. Сейчас, коренастый, неуклюжий, с растрепанными пейсами и зелеными глазами, он пытался вскарабкаться на стол, испуская сдавленные вопли. Несколько человек подняли его и поставили на ноги. Реб Мордхе-Йосеф стукнул костылем. Его засаленный кафтан был расстегнут, рыжие патлы развевались, как на ветру. Он хрипло, с воодушевлением заговорил:
— Люди, что ж вы молчите? Идет избавление!.. Мы спасены!..
Вдруг он хлопнул себя по лбу и пустился в пляс. Стучал дубовый костыль, заплетались кривые ноги в тяжелых сапогах. Хватая ртом воздух, он все выкрикивал одно и то же слово, которое никто не мог разобрать. Посланник смотрел на него во все глаза. А реб Мордхе-Йосеф плясал, полы кафтана трепались в воздухе, талес раздувался. Он поднял лицо к потолку, так что ермолка чудом держалась на голове, вытянул в стороны руки со скрюченными пальцами, будто что-то ловил. Женщины завизжали, кто-то попытался его схватить. В тот же миг раздался глухой стук: реб Мордхе-Йосеф всей тяжестью рухнул на пол и затих. Синагога качнулась вместе с народом, вместе с запотевшими стенами. Кто-то крикнул:
— На помощь! Он без сознания!
Глава 6
РЕБ МОРДХЕ-ЙОСЕФ
По вечерам реб Бинуш обычно молился дома. Как только он услышал, что произошло, он тотчас отправился в синагогу. Но там уже никого не было, после речи посланника все быстро, как после поста, разошлись по домам, чтобы скорей передать родным радостное известие. Некоторые отправились с посланником на постоялый двор, другие отнесли домой реб Мордхе-Йосефа. Там его долго растирали снегом, кололи булавками, щипали, пока он не пришел в себя. Он полулежал на ветхой кровати, его поддерживали под руки, а он с рыданиями в голосе рассказывал, что, пока он был в забытьи, Саббатай-Цви явился к нему и воззвал: «Вставай, Мордхе-Йосеф бен Ханина, потомок священников! Ты еще будешь приносить жертвы в Храме!» В тесный домишко с земляным полом набилось несколько десятков мужчин и женщин. Свечи не нашлось, и старая жена Мордхе-Йосефа зажгла на треножнике несколько сухих веток. Они трещали, постреливали искрами, в красном свете тени танцевали на неровных известковых стенах, прыгали по низким балкам, положенным вдоль и поперек. В углу на куче тряпья сидела единственная дочь Мордхе-Йосефа, слабоумное, уродливое существо с телячьими глазами. В отблесках пламени мокрая борода Мордхе-Йосефа сверкала, как расплавленное золото, зеленые глаза светились, как у волка. Он прорицал, словно умирающий, который в последний раз обращается к своим близким:
— Яркий свет прольется на землю!.. В тысячи раз ярче солнечного!.. Злодеи и насмешники ослепнут, только избранные спасутся…
Реб Бинуш не спал всю ночь.
Ставни в его комнате были заколочены, в двух гнутых латунных подсвечниках горели толстые свечи. Реб Бинуш тяжелыми шагами ходил из угла в угол, иногда останавливался, прислушивался к шороху за стеной. Ветер пытался сорвать крышу, стонал, как человек. Деревья потрескивали от мороза, протяжно выли собаки. На секунду звуки затихали, потом все начиналось опять. Реб Бинуш вытаскивал из шкафа одну книгу за другой, смотрел, листал, искал признаки того, что должен прийти Мессия. И хмурил от досады высокий лоб, потому что одна фраза опровергала другую, в разных книгах сообщались разные приметы. Время от времени раввин садился за стол, с силой прижимал ко лбу холодный ключ, чтобы прогнать сон, но все же через минуту начинал похрапывать. Он тут же вскакивал с багровым отпечатком между глаз. Снова шагал по комнате, натыкаясь на мебель, и две его тени метались по потолку, скользили по стенам, будто боролись друг с другом. Хотя печь была жарко натоплена, в доме тянуло холодом. Когда поутру служка Гринем пришел подбросить дров, реб Бинуш посмотрел на него так, словно не узнал сразу, и приказал:
— Приведи сюда посланника!..
Сборщик пожертвований спал в заезжем доме, и Гринему пришлось его будить. Было очень рано, в небе еще стояли звезды. Шел снег, мелкий, сухой, как соль, ветер горстями бросал его в лицо. Реб Бинуш натянул шубу и вышел на улицу встретить посланника. Раввин поднял бобровый воротник, спрятал руки в рукава. От холода он переминался с ноги на ногу, крутился на месте. И вот среди сугробов, как среди барханов пустыни, показалась облепленная снегом фигура. Дорога то вздымала ее, то скрывала, затем фигура появлялась снова, будто плыла по волнам. Реб Бинуш поднял глаза к светлеющему небу:
— Господи, помоги!
Никто так никогда и не узнал, что говорил реб Бинуш, что отвечал ему посланник. Узнали только одно: в то же утро, ни с кем не простившись, сборщик пожертвований уехал на тех санях, на которых прибыл. День уже был в разгаре, когда прошел слух, что посланник исчез. Гринем сам рассказал об этом в синагоге, будто по простоте душевной, но хитро улыбаясь и щуря глаз. Реб Мордхе-Йосеф, который, как обычно, пришел на рассвете и сидел в углу, изучая «Сейфер-Йециро» [17] , смертельно побледнел. Он сразу смекнул, чьих рук это дело, и его волосатые ноздри раздулись от гнева.
17
«Сейфер-Йециро» («Книга творения») — основополагающее каббалистическое сочинение, приписывается Аврааму (около 2000 г. до н. э.). Согласно другой точке зрения, компиляция, составленная в III–IX вв. н. э.
— Евреи, это все Бинуш! — закричал он и поднял костыль, будто хотел кого-то ударить. — Это Бинуш его прогнал!..
Реб Мордхе-Йосеф был давним недругом раввина. Он ненавидел реб Бинуша за ученость, завидовал его известности и никогда не упускал случая сказать о нем что-нибудь плохое. При каждой ссоре перед Пейсахом он подначивал народ перебить реб Бинушу стекла, кричал, что раввин думает только о себе, а до города ему дела нет. Но больше всего реб Мордхе-Йосефа злило, что раввин запрещает изучать каббалу, и он всегда называл его просто по имени, без слова «реб». Сейчас Мордхе-Йосеф стучал кулаком по столу, разжигая пламя ссоры.
— Бинуш ни во что не верит! — кричал он. — Злодей среди народа Израиля!
Один из прихожан, человек раввина, подбежал к Мордхе-Йосефу и отвесил ему две затрещины. У того потекла кровь из носа. Молодые повскакивали с мест, хватая пояса. Кантор стучал по столу, пытаясь навести порядок, но никто не обращал на него внимания. Молитва была прервана. Евреи с филактериями на головах, с широкими кожаными ремнями, намотанными на руку, заговорили все разом. Высокий, почти до потолка, черноволосый человек с редкой бородкой раскачивался, как дерево на ветру, и кричал:
— Что делается! Кровь в синагоге!
— Бинуш — безбожник! — заревел Мордхе-Йосеф, наклонился и вдруг бросился с костылем вперед, как на врага. — Вырвать его! С корнем!
По его ярко-рыжей бороде бежали струйки крови, глубокие морщины прорезали низкий, желтоватый, как из пергамента, лоб. Реб Сендерл, тоже давний враг раввина, подхватил:
— Не может реб Бинуш, этот маловер, идти против всего мира!
— Сволочь! — крикнул кто-то, и было непонятно, о ком он: о раввине или о его противниках.
— От таких все наши беды!
— Из-за их грехов!
— Скотина!
— Горе нам, евреи! — махал кулаками Мордхе-Йосеф. — Эта сука Бинуш не верит в Мессию!..
— Саббатай-Цви — лжемессия! — вдруг крикнул кто-то тонким мальчишеским голосом.
Все обернулись. Это был Ханина, молодой парень, уже успевший жениться и развестись, из тех, кто недавно поселился в Горае. Высокий, близорукий, с продолговатым бледным лицом и пучками рыжеватых волос на подбородке, он жил за счет общины и был одним из лучших учеников реб Бинуша. Его кафтан всегда был расстегнут, камзол тоже, так что виднелась тощая, волосатая грудь. Он стоял, опершись на стол, моргал маленькими, подслеповатыми глазами, глупо улыбался и ждал, что сейчас кто-нибудь подойдет и начнет с ним спор. Тогда-то он и покажет свои знания. Мордхе-Йосеф давно недолюбливал Ханину за то, что тот помнит наизусть сотни страниц Талмуда и вечно лезет, куда не просят. Он подскочил к Ханине с неожиданным проворством калеки, который настолько разозлен, что позабыл о своем увечье.