Сатирическая история от Рюрика до Революции
Шрифт:
Тем не менее решили все-таки попировать у Параши, уступившей им свою спальню.
Григорий в то время хотя и имел некоторые связи в Петрограде, но его будущая известность была еще в зародыше, держал себя сравнительно прилично, довольно остроумно разыгрывая в столице роль «мистика из народа», чуждающегося земных благ.
Любя жизнь веселую, разгульную, ему приходилось поэтому добывать деньги всеми способами, в том числе и воровством. Но уже в то время у него созрела определенная цель перенести свою деятельность в Петроград,
Женщин, деревенских – богатых и бедных, городских – купеческого звания и титулованных, скитаясь по монастырям, он знал хорошо. В этом отношении у него был большой опыт.
В своих скитаниях по монастырям, мужским и женским, он многое видел, многое наблюдал, хорошо изучил монастырский быт, не так уж чуждый порокам и слабостям греховного мира.
Грешили и там, да еще как грешили!
И для него стало очевидным одна: сытые, богатые женщины, какого 6ы общественного положения ни были, приезжая в монастырь, молиться-то молились, но и в кельи к монахам ходили, частенько до темной ночи там засиживались.
Предпочитали монахов здоровых, откормленных, красивых, но и божьими странниками из народа тоже не брезговали. И тех и других одаряли щедро от избытков своих, что особенно соблазняло Гришку Распутина.
Изо дня в день тяжелый, упорный труд крестьянина, скучный и однообразный, не по душе был тяготевшему к авантюризму Распутину.
И стал делать карьеру по духовной части.
В сектах разных перебывал и остановился на хлыстовской, наиболее отвечавшей его склонности к распутству. Наряду с этим он и по монастырям шатался, знакомство с монахами заводил, постничал, вериги носил, пока не прослыл «Божьим человеком с пророческим даром».
Правда, решив делать карьеру по духовной части, он много потрудился для этого дела, вплоть до ношения вериг, что окончательно должно было утвердить его в звании «Божьего человеки».
Так оно и случилось.
Вечером Гришка и Кеша провести время сошлись у Параши. Оба были в хорошем настроении, выпивали, закусывали и толковали о разных делах.
– Шабаш, Кеш, бросаю воровать, таперя канчательно еду в Питер. Большие там дела предвижу, – сказал Гришка, опрокидывая большой стакан водки.
– Не верю штой-то я, штобы ты перестал воровать. Как быдто на тебя непохоже.
– Не, говорю, шабаш, значит – шабаш. И ты, Кеш, бросай, дела другие найдутся, верно тебе говорю. Деньги таперя есть, еду опять в Питер. В Казань только съезжу, у меня там дружок есть, архимандрит Хрисанф, возьму у него письмо – и в Питер.
– Ну, и в Питере воровать будешь, чего ломашься!
– Не, там, миляга, денежки сами будут в карман прыгать.
– Ой, допрыгашься ты, Гришка, в Питере до кандалов!.. Секта твоя, вот, ндравится мне. Вера хорошая, приятная…
– По этой части я и думаю в Питере устроиться. Понимашь: спереди –
– Понимаю. Под божественное – будешь с бабами путаться. Только рылом, Гришка, ты не вышел. Патрет у тебя хоша и похож на дьявола, только не на того, што баб соблазняет.
– Не говори. Какие бабы настоящия, даже очинно одобряют.
– Положим, молва про тебя идет, што ты спицилист и большой у тебя талант к бабьему делу.
– Ну, давай выпьем, милой. Если повезет, встретимся – и тебя в люди выведу. Я человек не гордый, своих не забуду.
– В добрый час. Пока што в Тюмени буду. Буду ждать от тебя весточки.
– Говорю – беспременно жди. В Питере у меня дорожка проторена, в большие дворцы она ведет. Тебе одному свои планты сказываю, ценить должон. Может, год пройдет, может, более, все едино жди от меня весточки.
– Што ж, поживем – увидим.
Задушевный разговор этот продолжался далеко за полночь. Потом приятели, пьяные и радостные, окрыленные радужными надеждами, зашли на огонек к Кузьмичихе, где обыкновенно сходились местные Мессалины. Приятели были в ударе и весело провели время до утра. Утром Гришка уехал из Тюмени.
Кешка без Григория заскучал, сильно стал пить. Он часто заходил к Параше, но известий от Гришки никаких не было. И опять стал воровать. Попался, но как-то так случилось, что его оправдали. Кончилось тем, что он отсидел семь месяцев до суда.
Приехав в Тюмень, узнал от Параши, что о Гришке ни слуху ни духу.
– Должно, в Питере в киче(к и ч а – тюрьма, вор. жарг.)сидит, сердешный, – грустно сказал Кеша и ушел. Ездил в Покровское, и жена Распутина сказала ему, что он жив-здоров и находится в Петрограде, когда приедет – не знает.
Это немного успокоило Кешу, и он стал его поджидать, изредка осторожно воруя. А время шло, и Кеша почти потерял надежду встретиться с Григорием.
Опять на родине
Спустя года два Параша получила от Распутина письмо «спиридачею» Кешке Скокореву». Он писал: «Милой мой друг Кеша. Скоро приеду у Тюмень. Не выезжай никуда. Жди. Выезд пошлю телеграмм. Григорий».
Григорий действительно через неделю послал телеграмму, а четыре дня спустя и сам приехал.
Встреча Кеши и Григория была у Параши. Григорий был неузнаваем: в шелковой голубой рубахе, поддевке и лакированных сапогах. Кеша так и ахнул, увидев приятеля.
– Ну, Григорий, не ожидал! Да разве святые такие бывают, в лаках да шелках!
– Таперя я, миляга, стал на настоящую дорогу. Сюда приедут из Питера две барыни. Одну Аннушкой зовут, с этой я хорошо знаком, другая Катя, ту не знаю, впервой сам увижу. Хотят на «радение» посмотреть, а можа, и сами «порадеют». Орудую, Кеша, скоро-скоро высоко-высоко излечу. До царских палат достиг, с царем, царицей компанию вожу. Вот баба-то царица – изюменка!