«Сатурн» почти не виден
Шрифт:
Мюллер взял телефонную трубку, назвал номер и приказал привести к нему арестованную Лидию Олейникову. Пока он звонил, Щукин думал только об одной услышанной им фразе: «…может быть, даже когда кончится война». Он уже готов был переспросить у Мюллера, не оговорился ли он, но благоразумно удержался.
— Беседовать с ней будете вы, — сказал Мюллер. — Может быть, с русским она будет податливее. Ваш разговор мы запишем на пленку и потом его проанализируем.
В дверь постучали. Мюллер быстро отошел в глубь кабинета, сел там в кресло и закрылся журналом.
Конвойный
— Сядьте, Олейникова, сядьте, — доброжелательно сказал Щукин и показал ей на кресло, которое стояло по другую сторону маленького столика.
Она села и испуганными глазами осмотрелась вокруг, на мгновение задержав взгляд на Мюллере.
Щукин подождал немного и спросил тоном доброго учителя:
— Достаточно ли точно вы поняли, что вам предлагают?
— Да, достаточно, и я этого не сделаю, — с заученной торопливостью произнесла Олейникова.
— Все же я вам скажу об этом еще раз.
Щукин пересказал ей то, что сам пять минут назад услышал от Мюллера.
Олейникова слушала его, отвернувшись к окну. Когда Щукин замолчал, она сказала:
— Я этого не сделаю. Умру — не сделаю!
К ним подошел Мюллер. Он пододвинул стул и сел рядом со Щукиным напротив Олейниковой. На лице у него была сладчайшая улыбка. Коверкая русские слова, он сказал:
— Вы тоже не будет соглашаться, если мы сказал, что человек, который будет прийти к вам в Москве, есть ваш большой любовный друг Гельмут?
Олейникову точно хлыстом ударили. Она всем телом рванулась из кресла, потом опять села и вжалась в него.
— Да, да, — улыбнулся Мюллер. — Именно так. Придет к вам Гельмут. Так что можно ему сообщить? Хотите вы с ним встречаться в Москве? Да? Нет?
Олейникова посмотрела на Щукина, снова на Мюллера, потом отвела взгляд к окну.
— Ну, ну, мы ждем ответ. У нас нет много времени.
— Я не сделаю этого, — тихо сказала Олейникова.
— Так и сообщить Гельмут? — уже строго спросил Мюллер.
— Сообщите.
— Подумай еще.
— Нечего мне думать! Не сделаю, и все.
Внутри Мюллера точно какая пружина сорвалась. Он вскочил со стула, схватил лежавшую у него на столе тяжелую связку ключей от сейфов и начал наотмашь бить ею Олейникову по лицу. Голова ее дергалась, на лбу показалась кровь, но она даже не прикрыла лица рукой. И вдруг она вскочила, метнулась сначала к двери, потом повернула к окну, легким прыжком взлетела на подоконник и начала плечом выбивать раму.
— Держите ее! — заорал Мюллер.
Щукин схватил ее за ногу, когда она уже наполовину высунулась в окно. Она навзничь упала на подоконник. Подбежавший Мюллер стащил ее на пол и принялся пинать ногами…
Рудин в течение всего этого дня тщетно пытался увидеть Щукина, необходимость переговорить с ним была безотлагательной. Еще вчера вечером он через Бабакина получил от Маркова записку следующего содержания:
«Пойман
Рудин знал только одно — что и этот агент послан группой «Два икс». Неужели Щукин по-прежнему ничего не может узнать и поэтому последние дни избегает или не ищет встречи с ним?
Возвращаясь из столовой, где Щукина не оказалось, Рудин заглянул к Фогелю.
В зале оперативной связи, как всегда, стоял ровный шум, сливавшийся из стука ключей на передатчиках, писка регенерации и тихого говора радистов.
Фогель стоял возле одной из раций и через плечо оператора читал записываемую им радиограмму. На лице Фогеля было удивление. Он увидел Рудина и жестом подозвал к себе. Оператор закончил прием радиограммы и протянул бланк Фогелю, а тот, не читая, передал его Рудину.
— Вот до чего уже дошло, — сказал он. — Эти ничтожества нас учат.
Рудин, будто нехотя, взял бланк и прочитал: «Наше дальнейшее пребывание здесь считаем нецелесообразным и бесполезным. Откладывание нашего возвращения вызывает трудности в связи с предстоящим перемещением фронта на запад. Радируйте согласие на наше возвращение и его способ. Цезарь».
Рудин вернул радиограмму Фогелю. Тот швырнул ее на стол и сказал:
— О предстоящем перемещении фронта они пишут так, будто непосредственно связаны с главной ставкой в Кремле. — Подозвав дежурного секретаря, Фогель приказал ему снести эту радиограмму полковнику Зомбаху, а сам взял Рудина под руку. — Зайдемте ко мне… по традиции.
Они прошли в жилую комнату Фогеля. Рудин не был здесь с зимы и поразился царившему в комнате беспорядку.
— Что это тут у вас? — рассмеялся Рудин. — Опись белья и прочего имущества?
Фогель, не отвечая, подошел к шкафу, вынул оттуда бутылку коньяку, молча наполнил две рюмки, удивленно посмотрел на пустую бутылку и швырнул ее в угол, где кучей было свалено грязное белье.
— Выпьем, Крамер, для ясности, — сказал он и, не дожидаясь Рудина, опрокинул рюмку. — Не нравится мне все это.
— Что именно?
— Кажется, ясно сказано — все, — раздраженно сказал Фогель. — А вам все по-прежнему нравится?
— Я работаю, — спокойно ответил Рудин. — И больше ничего не хочу знать.
— Бросьте, Крамер! Я бы поверил вам, если бы знал, что вы слепой кретин! Просто вы не хотите или, вернее, боитесь говорить. — Фогель насмешливо смотрел на Рудина. — Помнится, я вам говорил, что моя жена — дочь очень богатых родителей. Так вот, мы с ней уже унаследовали все их богатство. Ее отец, мать и брат погибли в одну ночь во время налета американцев на Гамбург. Не стало не только их, но, говорят, и всего Гамбурга. Но я, Крамер, теперь богат. После войны приезжайте ко мне в гости. Я куплю яхту и построю дачу на берегу моря. Приедете?