Саван алой розы

Логинова Анастасия

Кирилл Андреевич пытался еще что-то сказать, но Саша ничего не слушала и не слышала. Он замолчал. Остаток пути прошел в крайне неловкой тишине – столь ощутимой, будто меж ними стоял кто-то третий. Саша, до боли напрягая шею, все время отворачивалась от Воробьева, смотрела только в окно. И, едва показалась ее улица, велела кучеру остановиться да пулей бросилась вон из экипажа…

Глава 17. Кошкин

В качестве судебно-медицинского эксперта дело об убийстве Аллы Соболевой сопровождал опытный и проверенный специалист – Михаил Львович Нассон, справивший в этом году свой сорокалетний юбилей. Впрочем, выглядел Нассон куда

старше, чем был на самом деле: благообразный, старомодный, медлительный сверх всяких приличий. Однако ж толковых судебный медиков на весь Петербург было так мало, что медлительность эту ему прощали и ни в коем случае не смели торопить. Тем более что иначе Нассон отрывался от дела вовсе, поднимал на торопыгу внимательные, припечатывающие к полу глаза, и пускался в столь длинные объяснения, что торопыга готов был каяться здесь же, на месте.

Михаила Львовича Кошкин знал давно, еще до Екатеринбурга, и доверял его мнению всецело. В последнее время Кошкину уж было не по статусу ездить к Нассону лично, в прозекторскую на кафедре медицинского университета, где тот облюбовал рабочее место, но посылать туда Воробьева не хотелось совершенно… Нет уж, пускай и дальше ищет цыганку на вокзале, иначе, с его прытью, таких дел наворотит!..

Нассон курил трубку и делал какие-то записи, уютно устроившись в помещении морга. Посреди просторного зала возвышался прозекторский стол, укрытый линялой простыней, но все равно не скрывающий очертаний человеческого тела под ним. Тут же с большой аккуратностью были разложены скальпели всех видов и размеров. Укрытые зачем-то салфеткой. Наверняка стерильные. Скальпели тускло отражали электрический свет и были начищены не хуже столового серебра: Нассон во всем любил порядок. Остро пахло спиртом, химией и еще кое-чем. Помещение прозекторской находилось в подвале университета, и вентиляция была устроена здесь прекрасно, однако соответствующий запах скрыть, разумеется, ничто не могло – ни спирт, ни химия…

Тем не менее, в чашке из тонкого фарфора у Михаила Львовича дымился чай, а рука его то и дело тянулась за пряниками на большом ярком блюде.

– Степан Егорович! Весьма вам рад, весьма рад! – Нассон, не торопясь отложил тетрадку, поднялся и дружески пожал руку. – Давненько вас не было. Чаю изволите?

– Нет, благодарю! – От запахов Кошкина не мутило, слава Богу, но и желание чаевничать совершенно в нем не зарождалось. – Я, признаться, тороплюсь, Михаил Львович, оттого заглянул всего на пару слов. Ведь это вы вскрывали труп Соболевой в мае этого года? Сможете припомнить детали?

– Соболева? Да-да, конечно, помню! Четыре раны на голове, масса крови повсюду да еще и надпись эта на стене, н-да… А что же, душегубца еще не судили? Я все жду-жду, когда мои показания потребуются.

– Нет, суда покамест не было. А что же, вы вот так сразу уверились в вине садовника Нурминена? – насторожился Кошкин.

Нассону он и правда доверял: специалист ошибался редко. Тем более Михаил Львович присутствовал на месте преступления и видел все своими глазами.

Нассон в ответ степенно пожал плечами:

– Уверился или нет, но это был не случайный разбойник: дешегубца вдова Соболева знала.

Медленно и не торопясь Нассон отыскал в своих архивах конверт с фотокарточками с места преступления. Их оказалось куда больше, чем предыдущий следователь подшил к делу. И больше, и разнообразней – Кошкин хмуро их разглядывал, подмечая новые детали. А Нассон, отобрав пару крупных кадров, остро заточенным карандашом показывал, куда именно были нанесены удары:

– По голове ее ударили четырежды. Первый раз – самый сильный, он, скорее всего, сбил несчастную с ног. Били сзади и точно по затылку, из чего я делаю вывод,

что жертва душегубцу вполне доверяла, раз подвоха не ждала. А вот три остальных удара по голове она уже пыталась отразить. Руками защищалась, уворачивалась. Есть синяки и порезы на ладонях и предплечьях. Но удары поверхностные – кости все целы. А вот еще один удар нанесен по спине: жертва, по-видимости, убегала, а душегубец не сумел догнать.

– И он ее просто отпустил? – усомнился Кошкин.

– Если это было ограбление, а убийца – молодчик-садовник, то у него и не было нужды ее убивать. Жертва убежала, заперлась в комнатушке, и его это устроило. Просто вошел в дом да ограбил подчистую.

– Но не мог же он не понимать, что, если Соболева выживет, то донесет на него, – возразил Кошкин. – Он садовник, а не доктор, оценить ее состояние едва ли мог.

Но Нассон решительно покачал головой:

– Да и не нужно быть доктором, чтобы все понять. Жертва эта несчастная была обречена, и смерть ее – вопрос времени. Удары по голове коварны, Степан Егорович. Порой, если удар был тупым, а кровотечение внутренним, человек и вовсе может не заметить, что череп проломлен. Его лишь чуть подташнивать будет, почувствуется слабость, а в остальном вполне сносное ощущение. Человек может связанно говорить, выполнять элементарные действия. Приляжет отдохнуть, надеясь, что станет легче… и уже не проснется. Но с Соболевой не тот случай. Удар – тот, первый – был сильным, череп проломлен, крови было много. Уж после-то полиция все вытоптала, но вы на карточки мои смотрите – сколько крови! Вся дорожка возле дома залита.

– Да в садовницкой и до сих пор всюду кровь… – согласился Кошкин, разглядывая снимки.

– Вот-вот! Но тут важно понимать, что масса брызг крови была и в момент удара.

– И все-таки Соболева смогла убежать? – не понимал Кошкин. – И даже надпись эту сделала в садовницкой?

– Видимо от шока, – степенно рассудил Нассон и вздохнул. – На подъеме чувств и боль притупляется, и силы откуда-то берутся. Однако увы, в течение часа или двух жертва должна была ослабеть, а после тихо угаснуть.

Кошкин не стал уточнять при Михаиле Львовиче, что Соболева не только сделала надпись кровью на стене, но и, вполне возможно, оставила записку на клочке газеты. Догадалась, чем ее написать, за неимением карандаша, да еще и умудрилась припрятать тот клочок бумаги так, что его до сих пор не нашли.

Однако если у Соболевой и правда был в запасе час или два – вероятно, она могла бы успеть. Кошкин припомнил еще кое-что:

– Михаил Львович, вы сказали, что в момент удара было много крови. Брызги, как вы выразились. Выходит, и убийца должен был перепачкаться?

– Обязательно! – убежденно кивнул медик. – И одежда у него вся в крови, и руки, и – особенно – орудие убийства.

– Так ведь Нурминен найден в чистой одежде – крови на ней нет, – уточнил Кошкин. – Вы ведь сами его одежду и осматривали.

– Совершенно верно: крови нигде нет. Но, Степан Егорович, обратите внимание, в описи я сообщил, что одежда его почти что новая. Это может, конечно, означать, что ваш садовник большой аккуратист… либо – что нарочно в чистое переоделся. А искали молодчика, помнится, трое суток.

Не поспоришь. Будь у садовника Нурминена умысел, он и впрямь мог выдумать цыганку, запастись одеждою, детально разработать план, а после убить и ограбить несчастную вдову. Не исключено, что помогать ему могла сестра, служащая горничной в доме Соболевой. Следует и впрямь сосредоточиться на похищенном добре: где ценности, там, вероятно, и убийца.

Еще Кошкин отметил, что Нассон и не пытался выглядеть бесстрастным: он, похоже, был уверен в вине садовника. Переубеждать его Кошкин не стал.