Саврола
Шрифт:
— Ну в четверг вечером должен состояться торжественный бал, — медленно, словно взвешивая каждое слово, ответил Саврола.
— Я знаю, — сказал Море, — именно поэтому я назначил этот день. Они почувствуют себя танцующими на вулкане; совсем недалеко от дворца соберутся другие люди, действия которых согласованы и решительны. Молара не получит удовольствие на этом вечере; Лоуве не придет совсем; Сорренто будет готовиться к войне, если это потребуется. Значит, наше заседание однозначно испортит им праздник: ведь все они будут знать, что творится у них за стенами дворца.
— Четверг не подойдет, Море.
—
— Потому что в этот вечер я собираюсь на бал, — решительно заявил Саврола.
Море разинул рот от изумления.
— Что?! — воскликнул он. — Вы?
— Вероятнее всего, что я пойду. Древние традиции государства не могут быть отброшены подобным образом. Это мой долг — пойти туда; мы боремся за восстановление Конституции, и мы должны продемонстрировать наше уважение к ее принципам.
— Как?! Вы хотите сказать, что будете пользоваться гостеприимством Молары: войдете в его дом, станете есть его еду?
— Нет, — ответил Саврола. — Я буду есть пищу, предоставленную государством. Как вам известно, расходы на эти официальные мероприятия оплачиваются обществом.
— И вы будете разговаривать с ним?
— Конечно, но только он не получит от этого удовольствия.
— Значит, вы будете наносить ему оскорбления?
— Мой дорогой Море, почему вы мыслите столь категорично? Я буду очень любезен. Это испугает его больше всего на свете; он не будет знать, что ему угрожает.
— Вы не имеете права туда идти, — твердо сказал Море.
— Но я действительно намерен пойти.
— Подумайте о том, как к этому отнесутся профсоюзы.
— Я уже подумал обо всем этом и принял свое решение, — твердо ответил Саврола. — Пусть они говорят все что заблагорассудится. Это продемонстрирует им, что я не намерен надолго отказываться от конституционных методов. Время от времени требуется охлаждать энтузиазм этих людей; они слишком серьезно относятся к жизни.
— Но они могут обвинить вас в предательстве нашего общего дела.
— Я не сомневаюсь в том, что найдутся глупцы, которые выскажут свои нелепые упреки. Но я уверен, что никто из моих друзей не станет докучать мне, повторяя их.
— А что скажет Стрелитц? Это может стать последней каплей, которая либо подтолкнет его к решительным действиям, либо заставит его бежать за границу вместе со своими соратниками. Он и так обвиняет нас в безразличии и становится все более нетерпеливым каждую неделю.
— Если он выступит, прежде чем мы будем готовы ему помочь, войска быстро расправятся с ним и его группировкой. Но он получил от меня точные приказы, и я надеюсь, что он выполнит их.
— Вы поступаете неправильно и, думаю, сами знаете об этом, — резко и сурово подытожил Море, — не говоря уже о позорном раболепстве перед вашим врагом.
Саврола улыбнулся, видя гнев своего последователя.
— О, я не собираюсь раболепствовать, — сказал он. — Разве вы когда-нибудь видели, чтобы я унижался? — Саврола коснулся руки своего соратника. — Как странно, Луи, — продолжал он, — что мы так непохожи друг на друга, и все же, если бы я оказался в трудной ситуации и в смятении, я бы обратился за поддержкой только к вам. Мы бранимся по пустякам, но когда решаются великие дела, ваше благоразумие должно руководить мною, и вам это прекрасно известно.
Море сдался. Он всегда уступал Савроле, когда он так говорил.
— Ну что же, — сказал он, — когда вы будете выступать?
— Когда вам будет удобнее.
— Значит, в пятницу; чем скорее, тем лучше.
— Отлично! Тогда приступите к подготовке моего выступления. У меня найдется что сказать.
— Все-таки мне не хочется, чтобы вы шли на бал, — сказал Море, снова выражая свое отношение к этому. — Меня лично ничто на свете не заставило бы туда пойти.
— Море, — сказал Саврола со странной серьезностью, — мы ведь уже уладили это дело; нам надо обсудить и другие вопросы. Я очень встревожен. Наметились пока еще скрытые тенденции, вызывающие беспокойство. Есть силы, которые я не могу понять. И хотя я считаюсь безусловным лидером партии, иногда я осознаю, что вокруг действуют организации, которые я не в состоянии контролировать. Нам ничего не известно, например, о тайном обществе под названием «Лига». Я ненавижу этого немца по фамилии Кройтце, величающего себя «Номером Один». Он является вдохновителем всей оппозиции, с которой я сталкиваюсь в самой партии; делегаты от лейбористов, по-видимому, находятся под его влиянием. Действительно, иногда бывают моменты, когда мне кажется, словно вы, я, Годой и все, кто ратует за возврат старой Конституции, представляем собой лишь политические волны огромного общественного потока, который течет неизвестно куда. Возможно, я ошибаюсь, но держу свои глаза открытыми, и эта ситуация огорчает меня. Будущее непостижимо, но ужасно. Вы должны поддерживать меня. Когда я не смогу уже кого-то сдерживать и контролировать, я больше не способен быть лидером.
— «Лига» ничего серьезного собой не представляет, — сказал Море, — это всего лишь небольшая группа анархистов, которые в данный момент решили разделить нашу судьбу. Вы — незаменимый лидер партии; вы создали напряжение в нынешней политической ситуации, и в ваших руках усилить или ослабить его. Не существует никаких неизвестных сил; вы и только вы являетесь главной движущей силой.
Саврола подошел к окну.
— Посмотрите на город, — сказал он. — Это огромное множество зданий; в них живут триста тысяч человек. Вы только подумайте об этом количестве. Представьте себе, какие скрытые потенциальные возможности здесь сосредоточены. А теперь посмотрите на эту маленькую комнату. Вы считаете, что я стал таким потому, что изменил образ мыслей всех этих людей или я лучше всех выражаю их взгляды? Кто я такой? Их хозяин или раб? Поверьте мне, у меня нет иллюзий, и у вас их не должно быть.
Его манера себя вести произвела глубокое впечатление на его соратника. Ему почти показалось, когда он созерцал город и слушал важные слова Савролы, словно на него обрушился рев толпы, отдаленный, приглушенный, но яростный. Так бьются волны о скалистый берег, когда ветер бушует над морем. Он не ответил. В его ранимой надломленной душе бушевали глубокие страсти; он всегда все преувеличивал. В нем не было уравновешенности, обычно являющейся признаком здорового цинизма. Сейчас он был очень серьезен и, пожелав Савроле доброго утра, медленно спустился вниз по лестнице, излучая волны мощного энтузиазма, взбудораженного до предела.