Сбежавший нотариус
Шрифт:
— Однако вот что пришло мне в голову: вы пишете, что Реноден был убит вечером после подписания контракта, то есть накануне свадьбы Монжёза, которая была, кажется, в конце января?
— Да, двадцать девятого января.
— В таком случае почему вы ждали два месяца после совершении преступления, чтобы заявить о нем? Ведь письмо от первого апреля!.. Или вы узнали про преступление два месяца спустя?
— Нет, — медленно ответил Морер. — Я знал о преступлении в момент его совершения… У меня есть основание утверждать это.
— Какое?
— Преступление было совершено на моих глазах.
— Ого! — воскликнул Либуа, ошеломленный таким признанием.
Морер прочел обвинение во взоре художника.
— По чести, господин Либуа, я не был соучастником преступления. Я был только свидетелем, клянусь вам, — проговорил он искренним тоном.
— Так почему же вы не пришли на помощь жертве? — воскликнул художник.
Морер молчал. Художник про себя счел его трусом.
— Положим, что вы испугались, — начал он и, не замечая, что доктор побледнел при этих словах, продолжал свой допрос: — Вы знаете виновного?
— Да, — ответил доктор.
— Почему же вы не донесли на него?
Морер с минуту колебался, потом решительно заявил:
— Это мой секрет.
— А! — промолвил разочарованный художник, но минуту спустя возобновил приступ: — А почему, вместо того чтобы сделать обычное заявление, вы написали столь странное письмо?
— Это опять-таки мой секрет, — повторил Морер решительным тоном.
— Так, — сказал Либуа, раздосадованный таким ответом, — но теперь прибудут судебные власти и узнают, кто виновный.
— Да, но не при моем содействии, — заметил доктор и после минутного молчания прибавил: — И к тому же теперь… — Он сделал полный отчаяния жест, который свидетельствовал о том, что виновному нечего бояться правосудия.
— Значит, он теперь вне преследований? — спросил Либуа.
— Да, так и есть.
Художник, как мы уже говорили, был человеком чрезвычайно нервным. Все эти недоговорки и полупризнания окончательно вывели его из себя. Он проговорил со злобной насмешкой:
— Как вам угодно, сударь! Помогайте или не помогайте правосудию, это ваше дело… тем более что, вероятнее всего, подозрение падет на вас.
— На меня? — повторил доктор. — Но какой интерес могла представлять для меня смерть Ренодена?
— О, если дело только за этим, — с иронией продолжал Либуа, — то господа судьи в поисках ответа на вопрос, кому принесло выгоду это преступление, немедленно обратят внимание на то, что вскоре после пропажи шестисот тысяч франков, имевшихся при убитом, вы вдруг разбогатели.
— Да, моя тетка оставила мне свое имение, — тотчас сказал доктор.
В эту минуту у Либуа зародилось новое подозрение:
— Уж не жена ли садовника совершила преступление? Вы, человек, знающий преступника, что скажете на это?
— Жена Генёка совершенно не виновна, уверяю вас, — ответил Морер.
— Однако ее исчезновение?..
— Да, оно совпало с исчезновением Ренодена, я это знаю, но здесь нет никакой связи.
— Монжёз говорил мне, что никогда не видел эту женщину и не может ничего сообщить о ней.
— Это правда. Маркиз прибыл в замок через сутки после ее бегства.
— Вы знали ее?
— Да.
— Какая она была?
— Очень красивая блондинка.
При слове «блондинка» Либуа тотчас вспомнил о даме, которой любовался в телескоп и которая теперь завтракала с маркизом.
«Жена Генёка, должно быть, не так красива, как эта блондинка», — подумал он.
В эту минуту дверь мастерской отворилась, и на пороге появился слуга, все еще прикрывавший нос рукой. «И как можно бить с такой силой!» — подумал художник.
— Так он был в ярости? — спросил Поль слугу, зная, что тот любит преувеличивать.
— В ярости ли он был? — повторил слуга. — О, не просто в ярости, а в бешенстве, в исступлении! У него было лицо человека, который наделает бед!
«Когда я отправил Генёка в кабинет, он был спокоен. Отчего же он вдруг пришел в ярость?» — рассуждал Либуа.
XIII
«Впрочем, это его дело, — подумал художник. — Итак, будет лучше, если доктор поскорее уйдет, — не хочу быть замешанным в этом деле».
Рассуждая таким образом, Поль вынул из кармана письмо маркизы и протянул его доктору.
— Получите то, зачем вы пришли ко мне, господин Морер. Даю вам слово, что я не читал его, — сказал он и с улыбкой прибавил: — Да и зачем мне это? Разве я не видел маркизу, прогуливающуюся ночью под проливным дождем? Не нужно быть великим мудрецом, чтобы понять, что это послание — прощание женщины, которая уходит от мужа к любовнику.
Услышав подобное, Морер выпрямился и сказал серьезным и спокойным тоном:
— Господин Либуа, можете ли вы поверить честному человеку, несмотря на обстоятельства, которые свидетельствуют против него?
— Говорите, — кивнул Либуа, убежденный, что услышит от доктора истину.
— Клянусь вам, что госпожа Монжёз со дня своей свадьбы ни разу не изменила супругу.
— Не может быть! — воскликнул Либуа, не ожидавший подобного заявления. — Было бы вполне естественно, если бы маркиза, так сказать, вернула должок мужу… — прибавил доктор.
По всей видимости, Монжёз, как он ни был глуп, сумел уверить жену, что он хранит ей верность, а маркиза, очевидно, внушила эту уверенность доктору, потому что последний при скабрезной шутке художника недоверчиво покачал головой. Поль решил немедленно изобличить мужа во лжи.