Сбежавший нотариус
Шрифт:
— О, я ведь говорю это не в укор тебе… В этом нет ничего плохого. Напротив, я рад, что ты живописец! Это очень кстати!
— В самом деле? У тебя есть паркет, который нужно раскрасить?
— Нет, но жена моя давно уже мечтает о портрете. Третьего дня, когда я рассказывал ей о нашей встрече и о том, что ты приедешь к нам в гости, она очень этому обрадовалась. Представь себе, как она будет довольна, когда я в одном лице представлю ей и друга, и живописца… Ты ведь рисуешь портреты?
— Да, и портреты мои бывают весьма удачны, если оригинал мне нравится.
— Что же нужно для того, чтобы он тебе понравился?
— Прежде всего, я люблю все красивое.
— О, с этой стороны ты останешься доволен. Красивая, грациозная, приятная, любезная — вот какова маркиза!
После этих комплиментов в адрес своей жене Монжёз остановился в нерешительности, потом, тяжело вздохнув, медленно протянул:
— У нее есть лишь один недостаток, у бедняжки!
III
В ту минуту, когда маркиз хотел рассказать о недостатке своей жены, в мастерскую вошел слуга. В руках у него был поднос с завтраком. Его появление заставило маркиза замолчать. Перейдя к другим мыслям, он воскликнул:
— Прежде чем мы сядем за стол, я должен предупредить тебя, мой любезный, что без четверти двенадцать мне придется покинуть тебя.
— Хорошо! В назначенный час ты будешь свободен, — согласился художник.
Как ни любопытно было Полю узнать о недостатке маркизы, он счел за лучшее подождать, пока его приятель сам вернется к этому предмету. Наконец, не выдержав, он все же решил навести маркиза на эту тему и спросил:
— В котором часу ты покинул Кланжи, если был здесь уже в десять?
— Я уехал в шесть часов, не зайдя к маркизе, чтобы проститься.
Поль обратил внимание на эту деталь — что после четырех месяцев супружества у маркиза с женой были отдельные комнаты. Это несколько противоречило уверениям мужа, будто жена обожает его. Либуа с участием заметил:
— Как? Не зайдя к маркизе! То есть, если бы она ночью заболела, ты бы до сих пор не знал об этом!
— Заболела? Отчего же заболела? У маркизы железное здоровье. Я не зашел к ней, чтобы не опоздать на поезд, я спешил.
«Железное здоровье! Значит, недостаток должен быть чисто нравственный», — подумал живописец.
Потом спросил маркиза:
— Не получил ли ты новостей о сбежавшем нотариусе?
— Никаких. Он по-прежнему скрывается с дамой своего сердца все в неизвестном убежище. Впрочем, он правильно делает, что не возвращается.
— Почему?
— Потому что муж похищенной женщины поломал бы ему ребра.
— А, прелестница замужем?
— Да, и муж ее из тех, с кем шутки плохи. Этот бретонец упрям и терпелив: он будет ждать часа мести и равнодушно убьет любовника, а может быть, и свою жену.
— Так она красива, эта обольстительница старого нотариуса?
— Говорят, что да.
— А ты не знаешь ее?
— Никогда не видел. Это случилось в день моей свадьбы, несколько часов спустя после того, как Реноден — я забыл назвать тебе имя нотариуса — получил шестьсот тысяч приданого моей жены.
— В таком случае нотариус объявится только тогда, когда красавица освободит его от денег.
— О, это не важно. Так или иначе деньги мне вернут. Суд назначил попечителя, который будет заведовать конторой нотариуса до тех пор, пока он сам не появится. Если его отсутствие затянется, контору ликвидируют, и тогда мне все равно заплатят.
Либуа хотел снова перевести разговор на маркизу, а потому спросил:
— Не для того ли ты так часто ездишь в Париж, чтобы найти Ренодена? Твоя жена не возражает против этих поездок?
Маркиз вздрогнул, услышав этот вопрос, в котором прозвучало сомнение в его полной свободе.
— Во-первых, мой милый, я не нуждаюсь ни в чьем согласии и поступаю по своему усмотрению. Но даже если бы мои поездки в Париж служили для меня простым развлечением, то и тогда моя жена согласилась бы на них с легким сердцем.
— Не потому ли, что она тебя обожает? — с улыбкой заметил Либуа.
— Ты угадал, мой друг, — ответил Монжёз. — Моя жена способна пойти ради меня на любые жертвы.
— Например, на отдельные комнаты после четырех месяцев супружества, — прибавил художник самым невинным тоном.
— Это совсем другое. Я… — начал было горячиться маркиз.
Но Монжёз выплюнул крючок, закинутый Либуа. Вместо того чтобы закончить фразу, он переменил тему разговора.
— Если я и часто езжу в Париж, то лишь по делу о наследстве тестя.
— Что же, дело столь запутанное?
— Напротив, прозрачное, как вода из горного источника. Шестьсот тысяч франков в ценных бумагах.
— Та же сумма, что и приданое?
— Да, мой тесть разделил свое имущество на две части… одну для дочери, другую для себя. Только его часть состояла из именных бумаг, которые нужно теперь переписать на мое имя. Все должно было произойти само собой, но с формальностями, мелочами, подписями, проволочками и так далее… Сущая морока. И после десяти поездок в Париж я нисколько не продвинулся вперед. Все находится в том же положении, в каком было месяц назад, в день смерти моего тестя.
— Твой тесть был приятным человеком?
— О, напротив! Всегда мрачен и суров, всегда в уединении. Правда, он был болен.
— И умер от этой болезни?
— Да, почти что так… Если не от нее, то вследствие ее.
Либуа сделал вид, что не понял, и маркиз прибавил:
— Мой тесть застрелился.
— Ого! — произнес Поль, вздрогнув.
— Да, бедняга страдал меланхолией — у него были расстроены нервы. В конечном итоге он потерял надежду, что доктора смогут облегчить его страдания, и однажды вечером как ни в чем не бывало заявил моей жене и мне, что идет спать и надеется крепко уснуть. Ушел в свою комнату, и десять минут спустя — бах! — все было кончено. Пуля прошла сквозь череп и разбила вдребезги великолепное зеркало. Я больше недели не мог прийти в себя.