Сбор образа (сборник)
Шрифт:
Не бойся, читатель! В конце этого рассказа, хоть и обещается некое падение в черную яму, но мы оставим за кадром его удручающий итог.
Эдик хорошо знал своих соседей, пристально наблюдая за ними в течение пятнадцати лет. К Большой он был давно неравнодушен и, встречая ее во дворе, по-мальчишески кокетничал, выпрямившись, прищурившись, лихо поводя плечами, порой припукивая, но не по-стариковски вздорно, а молодецки искренно, и не ведала кадримая им женщина, что эти соблазнительные звуки сосед издает, как чревовещатель, ртом…
Он наткнулся на мысль позвонить Большой и немного поскандалить, и вот уже взял с телефонного столика
– Привет, дурак, – сказал он. – Я теперь тебя только так звать и буду – дурак.
– Ну ладно, ты… – промямлил Эдик. – Что ты, в самом деле…
– Значит, вот что, дурак, – продолжал издеваться Борька, – ты мне сразу после праздников напиши другое, малое завещание – вещички там мелкие, телевизор, холодильник, телескоп… Я хоть в комиссионку свезу.
– Это можно, – хитрым голосом сказал Эдик. – Только ты мне встречное завещаньице составь. Может, ты того – раньше окочуришься, а?
– Я-то своей смертью того. Ну да ладно. На улицу выйдешь?
– Подожди, сейчас серия. После серии сразу и выйду.
– А! Я ж забыл, что ты эту дрянь смотришь.
– Умри! Моя дрянь не хуже твоей.
Повесив трубку и разглядев часы, Эдик высчитал, что успеет еще до серии умыться, заварить чайку и посидеть на толчке. Ему стало тревожно после Борькиного звонка. Он отпер ящик стола, достал бумаги и принялся в который раз их рассматривать.
Все хорошо, теперь все будет хорошо, спокойно, – опять, как и вчера, повторял будто бы чей-то посторонний голос…
Все было и впрямь верно. В обмен за дарственную на квартиру фирма предоставляет единовременное пособие в таком-то размере, обязуется содержать такого-то до конца его дней, а также…
Плюс еще этот новенький импортный телевизор в бесплатный подарок, который в бумагах не указан, но ребята его просто принесли и поставили – молодые крепкие ребята.
Все хорошо, спокойно…
Посмотрев серию, Эдик вышел во двор. Большая уже закончила мыть окна. В песочнице возились дети. Их матери стояли кружком поодаль. Из обрывков фраз Эдик понял, что они обсуждают ту самую серию, что прошла сейчас.
Борька сидел на обычном месте, в углу лавочки, искоса глядя на выходящих. Эдик присел, устроив свою ореховую палку рядом с Борькиным железным костылем.
– Жаль, у тебя аквариума нет, – вздохнул Борька, комически покачав головой.
– Что? – не понял Эдик, – Зачем мне аквариум?
– Как зачем? Сподручнее. Они тебя бы тогда в аквариуме утопили.
– Почему же в аквариуме, – сказал Эдик, включаясь в игру. – Можно и в ванной.
– Это конечно. Только в аквариуме изящнее. Еще можно в скороварке, только ты оттуда всю воду выдышишь. Ладно, дурак. Еще накаркаю. Ты ведь знаешь: всё, что я ни накаркаю, сбывается… Чего молчишь? Знаешь или нет?
– Это спорный вопрос.
– А я вот не сомневаюсь. Бывает, надумаешь что-нибудь, оно и произойдет, – Борька быстро почесал лысину под кепкой и нервически дернул обрубком ноги. – Вот помнишь, когда Сима из тринадцатой квартиры стал на иномарке ездить, я что сказал? Доездится. Доездился? А когда дочка Губина стала с бритыми шляться, я что сказал?
– Дошляется! – весело поддакнул Эдик.
– И точно: дошлялась. Так что? Может, и тебе каркнуть?
– Не надо, – нарочито жалобно протянул Эдик.
– Не буду, – сказал Борька, но как-то нешуточно сказал, весомо.
Они помолчали. Эдику вдруг сильно захотелось писать. Он поднялся, взял свою палку.
– Давай, – сказал Борька. – Я сейчас тоже пойду. Ты это… Если лекарства какие будут предлагать или еду… На всякий случай… Не вяжись.
– Спасибо, – с иронией сказал Эдик. – Ты настоящий друг.
Вернувшись домой, Эдик достал и почистил свою трубу. Это была старая, местами мятая, тридцатикратная подзорная труба, которую он укреплял на фотографическом штативе, закрывая окно занавеской. Тюлевая вуаль, дрожа перед точкой фокуса, не мешала обзору, зато при данной предосторожности, никто не мог увидеть Эдика в возможную встречную трубу. Загадочно улыбаясь, он оглядел свои владения.
Большая готовила мужу завтрак. Прямо над ней – Маленькая, одинокая выщипывала специальным приборчиком волосы на ногах, изредка поглядывая в телевизор, где молодые мужчины и женщины демонстрировали гимнастику. По ходу конем влево-вниз сидел за компьютером Жирмудский, известный поэт-песенник. Ястребов, алкоголик, бывший офицер, только что вернулся с охоты – он принес несколько электрических лампочек с патронами, дверную ручку, еще какие-то неразличимые мелочи… Истерик и его жена занимались утренней зарядкой, в кухне через стенку его теща хлопотала у плиты. Мальчик-филателист распял на стуле сестренкину куклу и ставил ей клизму. Сысоев, домашний монах, молился, коленопреклоненный перед собственным иконостасом, лик Богоматери был чист и светел под зорким солнечным лучом. Шольцман, врач-вегетарианец, медленно чистил картошку над помойным ведром. Парализованная старушка мирно спала…
Зазвонил телефон. Это был Борька опять, впрочем, кто же, кроме него, это мог быть…
– Эй, слушай! Включи скорей телевизор, Россию. Все, конец связи.
Эдик включил. Шла передача. Разоблачили благотворительную фирму, которая помогала бездетным иностранцам усыновить или удочерить. Оказалось, что дети из приютов шли прямиком на бойню, где их пластали для пересадки органов. Главарям удалось скрыться.
Эдик усмотрел в этой передаче намек. Он стал ждать Борькиного звонка, опять приникнув к окуляру.
Ему было горько. С утра он чувствовал какой-то странный медный привкус во рту. Стены квартиры показались ему тонкими, словно в матросском кубрике. Внезапно он ощутил на себе чей-то пристальный взгляд. Ему пришла в голову дикая мысль, что кто-то из дома напротив тоже наблюдает за ним в трубу…
Он быстро осмотрел окна. Нет, всё было в порядке, никто за ним не наблюдал. Сысоев, домашний монах, молился, коленопреклоненный перед собственным иконостасом, лик Николая Угодника был чист и светел под зорким солнечным лучом. Большая склонилась над своим варевом, внимательно его разглядывая, затем высморкалась в кастрюлю и яростно размешала мужнину кашу. Маленькая, одинокая, принялась медленно дрочить, одной рукой потирая срамные губы, другой – широкий розовый шрам на щеке. Жирмудский, поэт-песенник, приподнялся над стулом, выпустил длинного голубка и, принюхиваясь, задумчиво помахал ладонью. Мальчик-филателист достал из тайника деньги, пересчитал, разложил на кровати и зарылся в деньги лицом, выпуская слюну, словно краб. Шольцман, врач-вегетарианец, медленно чистил морковь над помойным ведром. Истерик закончил утреннюю зарядку, обильно сбрызнув спермой лицо жены. Его теща, вытерев руки о фартук, всем телом приникла к стене, где, вероятно, была специальная слуховая каверна. Ястребов, алкоголик, достал из мешка последний, завернутый в пленку предмет: им оказался окровавленный человеческий палец с перстнем, который вдруг остервенело блеснул дважды отраженным солнечным светом. Парализованная старушка мирно, неизменно спала…