Сборник 10 В МГНОВЕНИЕ ОКА
Шрифт:
— Ну, что скажешь? — спросил он.
— Ничего, ничего, Джонни.
— Что ты послала в публику?
— Ничего, ничего.
— "Ничего, ничего", — передразнил он. — Ладно врать! — Его лицо исказила гримаса. — Чертова кукла! Сто лет таких штук не выкидывала!
— Это нервы!
— Горбатого могила исправит, — не унимался он. — Когда мы только-только поженились, ты такой же номер отмочила. Думаешь, я забыл? Три года торчала на своем стуле, как в гостях. И вот — здрасьте! — кричал он, задыхаясь и нависая над ней со сжатыми кулаками. — Сегодня опять, будь ты неладна…
— Умоляю тебя, умоляю, Джонни. У меня нервы сдали.
—
— Ничего, Джонни, ничего. — Он схватил ее за волосы. — Умоляю!
Он швырнул ее головой в подушку, развернулся и пошел прочь, но за дверью остановился.
— Я знаю, что ты надумала, — сказал он. — Знаю. — И звук его шагов замер в отдалении.
И была ночь, и был день, и был еще один вечер, и новые зрители.
Но в публике она так и не высмотрела его лица. Теперь, погрузившись в черноту, с повязкой, плотно обхватившей голову, она сидела на электрическом стуле и не теряла надежды, пока Джонни на соседнем помосте расписывал публике чудеса, на которые способен Человек-Скелет; а она все еще надеялась и разглядывала каждого вновь прибывшего. Джонни расхаживал вокруг Человека-Скелета, пыжился и распинался про живой череп и зловещие кости, и, наконец, зрители стали проявлять нетерпение и, повинуясь голосу Джонни, гремевшему, как ржавая труба, развернулись в другую сторону, а сам он запрыгнул на помост — да с таким свирепым видом, что она невольно отшатнулась и увлажнила красные губы.
И вот теперь узел повязки затягивался все туже и туже, а Джонни шептал ей в ухо:
— Соскучилась по нему?
Она промолчала, но не склонила головы. Зрители переминались с ноги на ногу, как скотина в стойле.
— Нету его, — шипел он, подключая электроды к ее рукам. Она не ответила. Он не успокаивался. — Больше он сюда не сунется. — Она задрожала, когда он нахлобучил ей на волосы круглую черную шапочку. — Боишься? — спросил он вполголоса. — А чего бояться? — Он застегнул ремешки у нее на щиколотках. — Ты не бойся. Электричество — штука хорошая, чистая. — У нее перехватило дыхание. Он выпрямился. — Я ему кое-что объяснил, — тихо сказал он, проверяя повязку. — Врезал так, что у него зубы вылетели. А потом шарахнул об стенку и еще добавил… — Не закончив, он выпрямился и закричал во все горло. — Дамы и господа, смертельный номер! Впервые в истории циркового искусства! Перед вами — электрический стул, точная копия того, что установлен в центральной тюрьме штата. Успешно используется для наказания преступников! — При этом слове она поникла, царапая ногтями древесину, а он продолжал. — У вас на глазах эта красавица примет казнь на электрическом стуле!
Зрители заволновались, а она подумала, что стоящий под сценой обычный трансформатор напряжения Джонни вполне мог переделать в трансформатор тока. Случайность, роковая случайность. Прискорбно. Большой ток, а не высокое напряжение.
Она высвободила правую руку из-под кожаного ремня и услышала, как сработал переключатель, когда ее охватило голубым огнем, она вскрикнула.
Зрители хлопали, свистели и топали ногами. Ах, как хорошо, мелькнула у нее неистовая мысль, ведь это смерть? Вот и славно! Аплодируйте! Кричите "браво"!
Из черной бездны выпало беспомощное тело. "Врезал так, что у него зубы вылетели!" Тело содрогнулось. " А потом еще добавил!" Тело рухнуло, было поднято и снова рухнуло. Она кричала пронзительно и долго, словно терзаемая миллионом невидимых жал. Голубое пламя добралось до ее сердца. Молодое мужское тело скорчилось и взорвалось шрапнелью костей, огня и пепла.
Джонни невозмутимо подал ей меч и скомандовал:
— Давай.
Ничего не случилось, и это ее потрясло, как вероломный удар.
Она зарыдала, не чувствуя в руках меча, трепеща и дрожа, не в силах управлять своими движениями. Энергия гудела, зрители тянули руки — паучьи лапы, птичьи когти — отпрыгивая, когда меч начинал шипеть и плеваться.
Ярмарочные фонари гасли один за другим, а в ее костях все еще бурлила энергия.
Щелк. Рубильник улегся в положение "выкл.".
Она ушла в себя, с носа и обмякших губ потекли струйки пота. Задыхаясь, она с трудом сорвала черную повязку.
Зеваки уже толпились у другого помоста и глазели на другое чудо: их поманила Женщина-Гора, и они повиновались.
Джонни держался за рубильник. Потом опустил руки и стал буравить ее темным, холодным, немигающим взглядом.
Пыльные, тусклые, засиженные мухами лампочки освещали шатер. Перед ее слепыми глазами маячили отхлынувшие зрители, Джонни, все тот же шатер, все те же лампочки. Она словно усохла, пока сидела на стуле. Половину соков по электрическим проводам унесло в утробы медных кабелей, провисающих над городом от столба до столба. Голова словно налилась свинцом. Чистый свет только что снизошел сюда, пронзил ее насквозь и снова вырвался на свободу, но это был уже совсем другой свет. Она сделала его другим, теперь она поняла, почему так получилось. И задрожала, потому что пламя потеряло цвет.
Джонни раскрыл рот. Вначале она ничего не слышала. Ему пришлось повторить.
— Считай, ты умерла, — бросил он. И еще раз: — Ты умерла.
Придавленная силками кожаных ремней к электрическому стулу, открытая порывам ветра, которые залетали под полог шатра и утирали влагу с ее лица, пронзенная мраком сверлящих глаз, она сказала то единственное, что только и было возможно:
— Да. — Она закрыла глаза. — Так и есть. Я умерла.
Прыг-скок
Винию разбудил заячий бег по необъятной лунной долине, но на самом деле это было приглушенное и частое биение ее сердца. Она с минуту полежала, пока не восстановилось дыхание. Теперь бег слышался не столь явственно, а потом и вовсе растаял где-то далеко-далеко. Она села на кровати, посмотрела вниз со второго этажа, из окна своей спальни, и там, на длинном тротуаре, в слабом свете луны разглядела те самые "классики".
Накануне вечером кто-то из ребят начертил их мелом — длиннющие, без конца и края, квадрат за квадратом, линия за линией, цифра за цифрой. Граница терялась где-то вдали. Они тянулись неровными лоскутами, 3, 4, 5 и так до 10, потом 30, 50, 90 — да еще не раз сворачивали за угол. Не "классики", а целые "классы"! По таким можно прыгать целую вечность, хоть до горизонта.
Так вот, в то непостижимо раннее, непостижимо тихое утро взгляд ее побежал, поскакал, помедлил — и снова запрыгал по щербатым меловым ступенькам этой своенравной лестницы, а до слуха донесся собственный шепот: