Сборник "Чистая фэнтези"
Шрифт:
Наама Шавази открыла глаза.
В окно спальни была хорошо видна Башня Таинств. Она всегда хорошо видна в понедельник, в любую погоду и в любое время суток. До ночи с четверга на пятницу, когда башня, согласно чарам Просперо Кольрауна, начнет саморазрушаться, еще долго. Успеем налюбоваться. За годы чары повыветрились, Башня Таинств разрушалась вяло, скучно — ну, штукатурка в Зале Оргиастов посыплется, фрески плесенью затянет или канализацию прорвет… на прошлой неделе серным газом воняло, не пойми откуда… Короче, отстраивать башню заново в поте лица, расходуя ману ведрами
Дрейгуры справлялись с мелким ремонтом без помощи чародеев.
Ах, Просперо… какой мужчина!
И что б ему не прийти в Чурих просто так, в гости, на ломтик пудинга?
Протянув белую изящную ручку, Наама взяла с тумбочки, приплясывавшей от нетерпения у кровати, флакон с отваром бутонов грешницы младой. Смочила шею, шире раскрыла ворот ночной сорочки, провела влажным пальцем меж грудей. Если чур в колокольчике опять поднял панику на пустом месте — девальвирую. До одной пятой номинала. Или заставлю вызванивать ораторию «Дар Валдая» из конца в начало. У нашего блудня от музыкального искусства сыпь по бронзе и гравировка тускнеет…
— Вот! Я говорил! Я звенел!
Окно с видом на Башню Таинств заслонил смерч открывающегося спатиума. По спектру легко было опознать личный визитарий Наамы ограниченного пользования, и волшебница мысленно решила девальвировать паникера до одной восьмой, а потом велеть трижды отзвонить «Веселую Панихиду» в фа диез мажоре.
— Ага!
Из смерча вышел, элегантно крутясь, крепко сбитый мужчина в домашнем халате. Халат распахнулся, позволяя оценить могучее телосложение гостя. На грубоватых, но в целом привлекательных чертах лица лежала мрачная тень: гость нервничал.
Узнав гостя, Наама приняла его волнение на свой счет и приспустила сорочку с левого плеча. Этот акт скромности уложил больше жертв, чем приснославный меч-кладенец Кальтенбур, ныне выставленный для обозрения в оружейном музее Универмага с табличкой «Руками не трогать!».
После меча жертвы больше не вставали, а после сорочки — по-разному.
— Я так и полагала, сударь, что вы окажетесь выше мелких предрассудков!
— Кхм-м-м… — басом откашлялся Андреа Мускулюс.
Смущение лишь добавляло ему очарования. — Прошу простить мне… э-э… в столь ранний час!.. увы, обстоятельства…
Обстоятельства не заставили себя ждать.
Смерч-визитарий, начав схлопываться в черную дыру, вдруг изобразил кривую восьмерку, словно его изнутри расперли руками. Из двух колец восьмерки кубарем вывалилась странная парочка: бойкая дама в растрепанных чувствах и вообще бесчувственный сударь, по облику — судейский крючок.
— Именем Тихого Трибунала, вы арестованы!
— Ов-вал Н-небес… Где я?!
На щеке бойкой дамы пылало клеймо «двух Т». Андреа Мускулюс встретил это пылание без энтузиазма, выпятив подбородок на манер уличного забияки. Ах да, он же приютский, вот и сказывается…
«Оригинально начинается неделька…» — подумала Наама Шавази.
— А я предупреждал! — радостно брякнул чур в колокольчике. — Доигралась: арестовывать пришли…
Liber III. КОНРАД ФОН ШМУЦ, ОБЕР-КВИЗИТ0Р БДИТЕЛЬНОГО ПРИКАЗА, И ГЕНРИЭТТА КУКОЛЬ, ВИГИЛЛА ТИХОГО ТРИБУНАЛА
Если ситуация резко меняется, геральдильерос — «одержимые геральдикой» — не способны изменить поведение, подстраиваясь под обстоятельства. Кому нужен боец-психопат, которого даже сигнал трубы не заставит отступить или ударить на другой фланг? Чудовищам место на гербах: там они безопасны и даже привлекательны…
CAPUT XIII
Дурацкий марш кавалергардов, сочиненный пасквилянтом Сирано Лермонтом в связи с конфузией под Шепеттауром, лез в голову не зря: с раннего утра у Конрада ныл зуб. Не желая, как говорится, терять лицо, бравый обер-квизитор крепился и не подавал виду, занимаясь сборами в дорогу вместе со всеми. Разве что хмурил брови, катал на скулах желваки и рта старался без надобности не раскрывать. А когда волей-неволей приходилось — излагал мысль кратко, рубя фразы, как хвосты у двоякодышащих псов-бобберманов, выведенных для охоты на расплодившихся одно время бобров.
Если боль терпеть и презирать, как терпит и презирает палача опытный мученик со стажем, она в конце концов обижается, плюет тебе в душу и уходит к другим, менее стойким господам. Но палач на сей раз барону достался матерый, из клещеватых дыбарей. Зуб взбрыкивал, дергал, крутил беспрерывно, словно отвергнутая любовница, докучал письмами и подарками, тщась полностью завладеть вниманием, а затем, потерпев неудачу, сменил тактику. Боль на миг утихла, фон Шмуц вздохнул с облегчением — но хитрец-палач только этого и дожидался! В десну впился стальной крючок-тройчатка, рыбак привстал в лодке, удилище выгнулось дугой…
На некоторое время барон полностью ушел в себя, размышляя о вечном.
Как назло, рядом оказался бдительный Кош Малой.
— Эк тебя крючит, светлость… Клык мозжит?
Барон кивнул. Унижаться до вульгарной лжи он счел неприемлемым.
— Дык, светлость! Ты ж не молчи, ты жалуйся! Пособим, есть верное средство…
Через пять минут вокруг Конрада собрался целый консилиум. Идею графа послать за медикусом-дентатом отвергли с негодованием: знаем мы этих лекаришек! Пока найдешь его, стрикулиста, пока прибудет, пока гонорар обсудит, пока лечить начнет…
Сами справимся!
После принятия коллегиального решения завязался ученый диспут между двумя светилами народной медицины: Аглаей Вертенной и Кошем. Победила старуха, доходчиво разъяснив оппоненту: «Ты, конопатый, своего деда лопатой исцеляй! Вашему зверскому брату клыки прореживать — дело плевое, а к благородному человеку тонкий подход требуется!» Малой, как ни странно, аргументам внял и почти не обиделся. А барону было уже все равно. Пусть делают, что хотят. Уморят, так хоть отдохнем…