Сборник "Чистая фэнтези"

Олди Генри Лайон

— Вы совершенно правы, барон, — кивнул Эрнест Ривердейл. Шляпа свалилась с головы неуклюжего графа, в пыль, под копыта, но старик не обратил на это внимания. — Радость встречи затуманила мне рассудок. Не кажется ли вам, что молодежь поступает… э-э-э… не слишком благородно? Я имею в виду: преследуя целым отрядом единственного человека, скромного медикуса, к тому же страдающего телесными недостатками? Кодекс чести…

— Граф, вы ангел! Этот телесный и нравственный недостаток украл коня у нашего товарища, из-за него ночью, в клиентелле, мы подвергались риску, а вас тревожит его судьба?

— Мы собираемся что-нибудь делать?

— Что именно, мистрис Форзац? Скакать им наперерез?

Боюсь, родственники нас неправильно поймут.

— Мой сын все поймет правильно.

— Ваш сын? Каждый квестор способен узнать одного из нас — своего родича. В азарте преследования, на полном скаку… Короче, допускаю, хотя и сомневаюсь. Зато я не сомневаюсь в другом: разгорячен погоней, каждый из квесторов увидит по меньшей мере пятерку незнакомцев, конных и оружных, в сопровождении бойцовой собаки — и вся эта армия несется на них с холма. Я не уверен, что мой племянник сперва не ввяжется в бой, скажем, с его светлостью, а лишь потом, когда будет поздно, узнает мой голос или внешность…

Барон искренне наслаждался спокойствием духа и светской беседой. Торопиться было решительно некуда. «Дело о сгинувших квесторах» закрыто, молодые идеалисты живы-здоровы, неведомые злодеи превратились в дым, в идиотский розыгрыш юнцов. Теперь осталось без помех забрать Генриэтту Куколь из чурихских башен — и пусть Тихий Трибунал выясняет, если понадобится, связи квесторов с некромантами, пусть изучает крепундию сударя пульпидора, а он, Конрад фон Шмуц, продлит отпуск на две недели и пригласит вигиллу совершить путешествие на воды, в Литтерн, где так свежи розы, а вечерами на бульваре играют струнные квартеты…

Солнце пускало стаи зайчиков по глади Титикурамбы, трехпалый кукиш Чуриха грозил небесам, глупой вороной нахохлилась крепость в экстерриториальном Майорате, шесть квесторов догоняли, один пульпидор удирал, а на вершине мелового холма пребывал в отпуске душой и телом некий дворянин, рассеянно улыбаясь.

— Давать мы на них кричать, а? Пусть видеть-слышать: мы на здесь холм?

— Кричать? Отчего же нет? Я полагаю, если хочется кричать, надо непременно это сделать, даже рискуя выставить себя на посмешище…

Нет, кричать барон не собирался. В ближайшее время он намеревался служить образцом достоинства и действовать с неторопливостью истинного аристократа. Например, медленно-медленно спуститься с холма, с величавой грацией приблизиться к господам рыцарям Утренней Зари и задержать их по обвинению в организации покушения на самих себя. А также в мелком хулиганстве с далеко идущими последствиями. После чего предоставить задержанных для начала семейному суду чести, а впоследствии…

Увы, планам Конрада не суждено было воплотиться в жизнь.

Судьба уже вынула из-за пазухи кукиш размером с Чурих.

***

Анри слушала, понимая, что таких совпадений не бывает.

Опыт мантиссы говорил, что совпадений не бывает вообще, а в особенности — случайных. Бывает лишь слепота, когда ты не в силах отследить тонкие связи между событиями и фактами, разбросанными хитрюгой-судьбой, путаясь в них, как зяблик — в силках. Опыт вигиллы, будучи сугубым практиком, переводил разговор в следственную область, предупреждая: гроссмейстер Эфраим мог затронуть скользкую тему с тайной, одному ему ведомой целью.

Старческая болтливость?

Или тонкий намек на осведомленность в «Деле о сгинувших квесторах»?

Гросс оказался чудесным рассказчиком. Следуя его словам, воображение живо дорисовывало картинку: мальчишка-чародей млеет от восторга, находясь рядом с выдающимися людьми современности — мудрец-отец, аристократ-герцог, гений-магистр. Его высочество счастлив вдвойне: он не понимает ничего из заковыристых откровений гения и купается в блаженном непонимании, словно в ароматной ванне. Так бывает: казна, границы, политика, альянсы-мезальянсы, сварливая жена… И вдруг открытие иной жизни, без казны, границ и политики, жизни чужой, недоступной и загадочной. Прикоснуться к чуду — уже счастье. Маг Бруно Клофелинг доволен: здесь, в Цитадели, не надо устраивать ежедневный балаган со столоверченьем и вызовом духов. А Хендрик Високосный, магистр свеженького, еще горячего Ордена Зари, часами излагает умопомрачительные теории, после долгого одиночества радуясь присутствию слушателей, благодарных и отзывчивых.

Трое в Цитадели, не считая юноши Эфраима.

Рыцари Ордена, пустоголовые забияки, уж точно не в счет.

— Магистр… э-э… Хендрик был целиком поглощен исследованиями. Мания особого рода, если угодно. Иногда я думаю, что это он заразил меня своим интересом — такая страстная увлеченность передается окружающим. В происходящем крылась смешная трагичность: Хендрик Високосный создавал теорию омфалосов, которые лежат в основе личностного микрокосма и оказывают решающее влияние на многоцветность внешней оболочки…

— Омфалосы?

Вигилла знала смысл древнего слова. Омфалосами геоманты называли священные места, центры космических вибраций маны, где обычно возводили храмы. Именно поэтому Орден Зари обозначил артефакт, переходящий из рук в руки, как «омфалос», пытаясь тем самым поднять его значение в глазах окружающих. Но гроссмейстер Эфраим, вспоминая покойника-магистра, подразумевал под омфалосами что-то другое, не имеющее касательства к геомантии.

— Этим словом Хендрик… хм-м… Високосный определял скрытую суть человека. Если угодно, ткацкую мастерскую, откуда берут начало все нити тени, имени и духа. Милочка, чародеи с мощным резервом маны, подобные нам, взламывают любое явление, как захватчики ломают тараном ворота крепости. Мы идем снаружи вовнутрь, преодолевая сопротивление каждого защитного рубежа. В этом наша сила-и наша слабость. Семанты, слабые и хрупкие, действуют иначе. Они идут на дно, в сердцевину — в пуповину! — и потом, по ниточкам, связям и значениям, выбираются наружу. Им не разбить наголову заградотряд копейщиков, не разнести ворота в щепки и не прорваться в башню. Но они сразу оказываются в цитадели — в укромном погребе с запасом продовольствия или в нужнике на задворках… В этом их слабость — и их сила. Так вот, магистр… э-э… ну, короче, магистр утверждал, что видит омфалос человека, пуповину личности, как каморку с тремя старушечками-ткачихами. И нити у этих ткачих двух цветов: черного и белого. Дальше начинается сугубая теория, и я не хочу мучить вас умствованиями давно минувших дней.

— Вы говорили о смешной трагичности…

— А разве это не трагикомедия? Хендрик Високосный с наслаждением теоретизировал, а Губерт Внезапный с еще большим наслаждением бурно воплощал теорию в реальность. Так, как это в силах сделать взбалмошный, порывистый, простоватый, но искренний вельможа. Орден Зари, черно-белые рыцари, забавные турниры — позже, после смерти герцога, они трансформировались в не менее забавные квесты… Двуцветность чистых начал обернулась двуцветностью плащей, идеалы — игрой в войну; омфалосы, зерна личности, воплотились в нелепом Пупе Земли. Возможно, предвиденье этого и привело… м-м… магистра к роковому шагу с балкона. Хотя я полагаю, что Хендрику помогли сойти вниз, за перила. Есть много коварных способов, а семанты — самые слабые маги на свете, они не умеют сопротивляться или упреждать.