Сборник «Хрустальный грот»
Шрифт:
Но на этот раз костер развели они сами. Перед огнем дымилась, высыхая, моя изодранная одежда. Меня они закутали в свои плащи, сшитые из овчины и сильно пахнущие первоначальными владельцами, но теплые и сухие. Ушибы мои ныли, кое-где, на месте меткого удара, на который я не обратил внимания в пылу схватки, боль ощущалась острее. Но кости были целы.
Без памяти я пробыл недолго. За пределами светлого круга лежали два мертвых тела, а поблизости от них — заостренный кол и тяжелая дубинка, еще не обтертые от крови. Один из смуглых чистил, втыкая в землю, длинный нож.
Маб принес мне чашу разогретого вина с примесью чего-то едкого, перебивающего вкус винограда. Я выпил, чихнул и поднялся на ноги.
— Вы разыскали их коней?
Он кивнул.
— Там, за тропой. Твой охромел.
— Знаю. Приглядите пока за ним, ладно? Когда доберусь до часовни, я пошлю сюда слугу. Он отведет хромого домой. А теперь приведите мне одного из тех коней и отдайте мою одежду.
— Она еще не высохла. И четверти часа не прошло, как мы вытащили тебя из заводи.
— Неважно. Мне надо торопиться. Маб, там наверху поперек тропы лежит дерево, а перед ним вырыта яма. Попроси, если можно, своих людей расчистить к утру проезд.
— Они уже взялись за дело. Слышишь?
И я услышал сквозь шум потока и треск костра. Вверху, у нас над головами, стучали топоры и мотыги. Маб заглянул мне в глаза.
— Значит, новый король проедет этой дорогой?
— Возможно. — Я улыбнулся. — Как ты успел узнать?
— Один из наших людей прискакал из города и сообщил нам. — Он обнажил щербатые зубы. — Ворота, запертые по твоему приказу, ему не помешали, хозяин… Но мы узнали раньше. Разве ты не видел, как упала звезда? Она пролетела из края в край через все небо, в красном венце дракона и с дымным хвостом. И мы поняли, что ты должен прибыть. Но мы были за Волчьим перевалом, когда пролетел огненный дракон, и едва не опоздали. Прости.
— Вы поспели как раз ко времени. Я обязан тебе жизнью. Никогда не забуду.
— А я обязан тебе, — ответил он. — Почему ты выехал один? Разве ты не знал, что это опасно?
— Я знал, что предстоит еще смерть, и не хотел брать ее на свою душу. Боль — это другое дело, и она скоро проходит. — Я снова с усилием встал на ноги. — Маб, если мне ехать, то сейчас, иначе будет поздно. Мою одежду.
Одежда была еще мокрая, вся изодранная и вывалянная в грязи. У них же ничего другого, кроме овчин, не было, жители гор низкорослы, платье с их плеча на меня бы не полезло. Я кое-как набросил на себя остатки моего придворного облачения и принял от одного из людей Маба узду смирной бурой лошади. Рана в бедре у меня опять сочилась кровью, чувствовалось, что в ней остались занозы. Я попросил уложить на седло овчину и с трудом взгромоздился сверху.
— Поехать вам с тобой? — предложили они.
Я покачал головой.
— Нет. Оставайтесь здесь и займитесь расчисткой дороги. А утром, если хотите, можете приехать к святилищу. Там места хватит на всех.
Под луной поляна в самом сердце леса лежала недвижная, как картина, и дивная, как сон. Луна высветила конек крыши и посеребрила верхушки окружающих сосен. Из открытой двери лилось золотое сияние от девяти светильников, ровно горящих вокруг алтаря.
Я не спеша обогнул часовню, мне навстречу распахнулась задняя дверь, выглянул встревоженный сторож. Здесь наверху все было в порядке, никто не появлялся. Но глаза бедного малого широко раскрылись, когда он разглядел, в каком я виде, и он с радостью оставил меня, когда я передал ему поводья и велел скакать домой в Галаву. И я с глубоким вздохом облегчения вошел в пустую часовню, чтобы у огня осмотреть свои раны и сменить одежду.
Тишина медленно просачивалась обратно. Легкий порыв ветра тронул верхушки сосен и смахнул последние отзвуки удаляющихся копыт; ветерок потянул сквозь часовню, удлиняя языки пламени в светильниках и вытягивая из них тонкие полосы дыма, ароматного, как благовонные смолы. Снаружи над поляной луна и звезды разливали свой бесплотный свет. Все было полно присутствием божества. Я опустился перед алтарем на колени. Ум мой и воля опустели, и через все мое существо хлынула воля божия, и я вознесся на гребне ее волны.
А ночь лежала серебряная и тихая в ждала, когда замелькают факелы и вострубят трубы.
И вот они появились. Огни, и звон, и стук лошадиных копыт все приближались сквозь лесную чащу, покуда поляну не заполнили полыхающие факелы и возбужденные голоса. Они доносились до меня сквозь мой ясновидческий сон наяву, смутные, гулкие, отдаленные, как звон колоколов со дна морского.
Те, кто возглавлял процессию, приблизились к святилищу и остановились в дверях. Голоса притихли, ноги неуверенно зашаркали. С порога им была видна внутренность чисто выметенной и пустой часовни, только за каменным алтарем, лицом к входящим, стоял один человек. Вокруг алтаря ровно горели девять светильников, освещая вырезанное сбоку в камне изображение меча с надписью Mithrae invicto и лежащий поверх алтаря сам меч, извлеченный из ножен, — голый клинок на голом камне.
— Погасите факелы, — сказал я. — Здесь в них нет нужды.
Они подчинились и по моему знаку прошли внутрь.
Места было мало, а народу входило много. Но всех охватил благоговейный трепет; распоряжения отдавались тихими голосами, словно поступали не от военачальников, только что вернувшихся с поля боя, а от священнослужителей, исполняющих торжественный ритуал. Люди занимали подобающие им места: короли и знать и королевская охрана — внутри часовни, остальные безмолвно толпились на поляне и даже под темными сводами лесной опушки. Там, под деревьями, все еще горели факелы, и там держали лошадей, вся поляна была в кольце огней и звуков; но ближе, под открытым небом, люди стояли без огня и без оружия, как и подобает в присутствии бога и короля. А ведь в ту ночь, изо всех великих ночей, с ними не было священнослужителя; единственным посредником между людьми и божеством оказался я, кого бог тридцать лет влек своим путем и вот теперь привел сюда.
Наконец все разместились соответственно своему положению. Казалось, люди занимали места по предварительному уговору, в действительности же они действовали вполне безотчетно. За порогом на ступенях кучкой толпились маленькие жители холмов: они избегают находиться под крышей. Внутри часовни по правую руку от меня встал король Лот Лотианский в окружении друзей и приспешников; по левую руку — Кадор и те, кто был заодно с ним. В часовне собралось человек, наверное, сто или более, они плотно сгрудились в тесном и гулком пространстве перед алтарем, но эти двое, белый вепрь Корнуолла и красный леопард Лотиана, стояли друг против друга во обе стороны алтаря, сталкиваясь ненавидящим взором, а меж ними у двери, могучий и бдительный, возвышался граф Эктор. Но вот Эктор и следовавший за ним Кей ввели Артура, и с этой минуты я никого, кроме него, не видел.
Яркие краски, лучащиеся драгоценности, золото — все плыло у меня перед глазами. В прохладном воздухе стоял запах сосен, чистой воды, благовонных курений. Сдержанный людской говор был словно треск занимающегося пламени, которое вот-вот взмоет ввысь гудящими языками.
Пламя девяти светильников, то разгорающееся, то никнущее; пламя, лижущее каменный алтарь; пламя, бегущее по лезвию меча, раскаляющее его добела. Я простер ладони. Пламя лизнуло мои одежды, вспыхнуло на рукаве, на конце пальца, но, касаясь живой кожи, оно даже не жгло. Это было холодное пламя, вызванное силой слова из глубины мрака, с горячей сердцевиной вокруг меча. Меч покоился в пламени, как бриллиант в белом пухе. «Кто подымет сей меч…» Руны плясали вдоль клинка, изумруды сверкали. Часовня была черным шаром с огнем в сердцевине. Он отбрасывал от меня огромную тень высоко под своды крыши. Я услышал мой собственный голос, гулко отдающийся под сводами, словно звучащий во сне: