Сборник "Почтальон всегда звонит дважды"
Шрифт:
– Пять чего?
– Песо.
– Послушай, скажи своему другу politico, пусть он заткнет пасть и не болтает глупостей. Если американец платит меньше пяти долларов, он уверен, что данное заведение – полное фуфло и дрянь.
– Думаю, ты немножко есть сумасшедший.
– Я же сказал: пять долларов, а это значит восемнадцать песо!
– Нет, нет, быть не может! Ты меня обманывать.
– Ладно, поступай как хочешь. Можешь нанять своего politico управляющим.
– Так ты серьезно?
– Вот, могу поднять правую руку и поклясться хоть Божьей Матерью. Нет, тут необходима система. За его деньги ему нужно действительно что-то дать.
– О да, да! Конечно!
– Тогда слушай. Я говорю сейчас не о материальной стороне дела, а о духе, романтике, приключениях, красоте. И знаешь, начинаю видеть кое-какие перспективы. Тебе нужны американские деньги, так, прекрасно… Тогда я подскажу тебе, как их можно будет получить. Прежде всего, заведение должно располагаться в красивом месте, где-нибудь на холме, среди отелей, где растут кокосовые пальмы. Но это пусть твой politico думает. Во-вторых, никаких борделей
27
Мексиканская водка из питы
28
Крепкий мексиканский напиток из агавы
– Ради чего?
– Скажи, кто лучше знает americano, ты или я?
– Я думаю, ты просто так говоришь. Так смешно…
– Может, и смешно, но вовсе не просто так, как ты думаешь. Americano не прочь заплатить за комнату, нет, тут он не возражает, но что касается девушки… ему хочется думать, что она клюнула на него из-за каких-то его достоинств. Ему хочется думать, что для нее это тоже событие, тем более что девушка – простая служащая в какой-то там местной конторе и сроду не знала, что в жизни случаются такие вечера, пока не явился он и не устроил ей праздник. Пока не показал, что такое настоящая жизнь с настоящим парнем. Он хочет приключений, хочет выглядеть в ее глазах героем. Хочет, чтоб было что потом рассказать друзьям. И не дай Бог, чтоб там появился какой-нибудь придурок, желающий сделать их фото. Это ему не понравится.
– Почему нет? Ведь fotografo, он тоже должен нам немножко платить.
– Сейчас объясню. Может, у твоего fotografo сердце из чистого золота и у muchacha [29] тоже, но americano опасается, как бы фото не попало к его жене, особенно если она тоже остановилась в этом отеле. Он хочет приключений, но не хочет головной боли. Кроме того, от этих фото несет Кони-Айлендом, и это может внушить ему мысль, что наше заведение – дешевка. Помни, ты ведь хочешь, чтоб оно было первоклассным. А это значит, что mariachi буду нанимать я сам и сам их тренировать, чтоб под музыку, которую они играют, можно было танцевать. Конечно, что им играть на гитаре, я выбирать не буду, это исключено. Равно как и на пианино, скрипке, любом другом инструменте. Но mariachi должны прилично играть и носить приличные костюмы, об этом уже нам придется позаботиться. Ну, знаешь, брюки, отделанные золотой тесьмой, что-нибудь в этом роде, и должны сдавать костюмы в конце каждого вечера. Главное – класс, это самое главное, первое и последнее условие. Чтоб ни у одного americano с того момента, как он войдет в это заведение, и до того момента, как выйдет, не могла возникнуть мысль, что с денежками здесь расставаться не стоит. Если нам удастся внушить им это, тогда все в порядке.
29
Девушка (исп.)
– Они что, все сумасшедшие, эти americanos?
– Все сумасшедшие, до единого.
Итак, мы вроде бы все обсудили, но, когда шуточки мои иссякли, возникло вдруг тошнотворное ощущение, что жизнь приобрела унылый серо-белый оттенок. Я пытался убедить себя, что дело в атмосфере, в давлении, что именно оно проделывает со мной такие штуки по три раза на дню. Потом решил – все объясняется тем, что я вроде бы уже принял ее предложение, не хватило гордости и достоинства отказаться от роли сводника в публичном доме в портовом провинциальном городке. Но, собственно, какого черта? Неужели так важно выглядеть чистым и благородным? В конце концов, это какая-никакая, а работа, и, если я налажу ее должным образом, чего тут стыдиться? Просто смешно… Только тут наконец я понял, что меня беспокоило. Она. О той ночи не было произнесено ни слова, и смотрела она на меня пустым взором, словно на какого-нибудь агента, с которым пришла говорить о ренте. Но я-то знал, что могут сказать эти глаза. Ведь увидела же она во мне что-то той ночью, да и теперь видит. Словно нас разделяет сейчас стеклянная дверь, через которую мы видим друг друга, но говорить не можем.
Она сидела напротив, глядела в свою кофейную чашку и не произносила ни слова. Будто задремала, как котенок, который засыпает, как только с ним перестаешь играть. Я ведь уже вроде бы говорил: в этом маленьком белом платьице она была похожа на школьницу. И я смотрел на нее и гадал, сколько ей может быть лет, и вдруг забыл обо всем этом, и сердце тяжело забилось. Ведь если она собирается стать хозяйкой заведения, это означает, что развлекать клиентов самой ей не положено. Кто же тогда займется ею? Кто станет за ней присматривать? Ведь с такой внешностью за ней нужен глаз да глаз. Может, это тоже входит в мои обязанности? И я спросил изменившимся от волнения голосом:
– Сеньорита… ну а что я буду с этого иметь?
– О, будешь жить, иметь красивая одежда, может, большая шляпа с серебром, да? И песо. Думаю, это хватит, да?
– И развлекать сеньорит?
Сам не знаю, как это вырвалось. Второй грязный намек за сегодняшний вечер. Наверное, хотелось увидеть, что она ревнует, тогда все стало бы ясно. Однако ничего подобного. Она улыбнулась, секунду внимательно смотрела на меня, и я весь похолодел, не уловив в ее взоре и капли сострадания.
– Если тебе нравится развлекать senoritas, тогда да. Может быть, нет. Может, я поэтому тебя пригласить, чтоб не быть неприятностей.
Наутро я встал пораньше, побрился, умылся и собрал вещи. Их у меня было немного. Бритва, кисточка для бритья, кусок мыла, две запасные рубашки, одни трусы на смену – я их выстирал накануне ночью, пара старых журналов и хлыст из черной змеиной кожи. С ним я пел Альфио [30] . Он все никак не щелкал, и тогда я прикрепил к кончику свинцовое грузило, обтянутое ослиной кожей. Однажды рабочий оставил его на сцене для спектакля, а Недда [31] ударила им меня по лицу. До сих пор сохранился шрам. Я давно распродал все свои костюмы и партитуры, а хлыст сохранил, не смог почему-то с ним расстаться. Я бросил его на дно чемодана. Положил сверху журналы и новую мыльницу и поставил чемодан в угол. Может, когда-нибудь вернусь за ним. Обе рубашки натянул на себя, поверх верхней повязал галстук. Трусы свернул и сунул в один карман, бритвенные принадлежности – в другой. И разумеется, не сказал клерку, дежурившему на выходе, что уезжаю. Просто махнул ему рукой, как всегда махал, когда шел на почту – узнавать, не пришли ли деньги. Однако придерживал при этом карман. Она опустила туда пригоршню монет, и я опасался, как бы клерк не услышал, что они бренчат.
30
Герой оперы Р. Леонкавалло «Паяцы»
31
Героиня оперы Р. Леонкавалло «Паяцы»
«Форд» представлял собой автомобиль с откидным верхом, и я потратил более получаса, натягивая тент. До Акапулько предстояло добираться целый день, и мне вовсе не хотелось живьем свариться на солнце. Затем выкатил его из гаража и подъехал к дому 44b. Она уже ждала меня на пороге, вокруг стоял багаж. Другие девушки, видно, еще не вставали. На ней снова было черное платье с красными цветами, то самое, в котором она была при первой нашей встрече. Главным предметом багажа являлась круглая шляпная коробка того типа, с которыми женщины путешествовали еще лет шестьдесят назад, только плетенная из соломки и набитая тряпками. Я стащил лишнюю рубашку, сунул ее в коробку и положил в багажник. За ней последовал матрац, набитый травой, на котором она спала, скатанный валиком и перевязанный веревкой. Сунув его туда же, я заметил, что теперь багажник не закроется. Цена такому матрацу от силы 60 сентаво, ну центов 20 примерно, не больше. И конечно, не стоило загромождать им машину, впрочем, это ее личное дело, и спорить я не стал. Затем последовала целая охапка шалей всевозможных расцветок, хотя преобладали черные. Я уже уложил и их, но тут подскочила она, выдернула одну, темно-пурпурную, и накинула на голову. Затем появились плащ, шпага и ухо. Впервые в жизни видел я так близко настоящий тореадорский плащ, парадный, а не тот, что надевают во время боя быков. И конечно, тут же возненавидел его, поскольку понимал, откуда он у нее взялся. Однако то, что это была действительно очень красивая штука, не мог не признать. Полагаю, это единственная вещь, которую в Мексике делают прилично, а может, не здесь, где-то еще. Из тяжелого шелка, внутренняя сторона другого цвета, и так плотно расшит, что кажется твердым и хрустящим на ощупь. Этот был снаружи желтый, внутри кремовый, а на желтом фоне сверкала вышивка ручной работы. Цветы и листья, но не в виде банального узора, который вышит на большинстве подобных вещей, нет. Это все равно что сравнивать живописное полотно с почтовой открыткой, краски были живыми и яркими. Я сложил плащ, завернул в одну из rebozo, чтоб не запылился, и положил рядом с коробкой. В espada [32] было что-то оперное, бутафорское. Однако именно ею протыкают быка, и я, даже не вынув ее из футляра, чтоб рассмотреть, бросил на дно багажника.
32
Шпага (исп.)
Пока я загружался, она стояла рядом, поглаживая ухо. Я бы не дотронулся до него и щипцами. Иногда, когда тореадор особенно удачно выступает, ему дарят ухо убитого быка. Толпа начинает реветь, один из помощников подходит к быку, валяющемуся в грязи, и отрезает ухо. Тореадор берет его, высоко поднимает в руке, показывая всем кровь и грязь, а затем обходит арену, кланяясь через каждые десять шагов. А после хранит его как зеницу ока, как хранит колоратурное сопрано какой-нибудь орден, выданный королевой Бельгии. Месяца через три ухо подсыхает и протухает окончательно. Это уже давно протухло, из него свисали куски хрящей, а воняло оно так, что футов за пять чувствовалось. Я предупредил, что, если она сядет с ним на переднее сиденье, я считаю нашу сделку расторгнутой, и тогда она забросила его в багажник, рядом с espada. Бросила, однако была сильно удивлена.