Сборник Поход «Челюскина»
Шрифт:
В сводке есть подробные сообщения о революционной борьбе наших зарубежных братьев: рабочее восстание в Вене, упорная борьба в Японии и Германии. Шмидт читает и комментирует. Аудитория состоит не только из научных работников — в ней много матросов, кочегаров, плотников. Информация из Москвы должна быть понятна всем.
Чтение сводки ТАСС закончено. Кое-кто уходит из барака в палатки. Отто Юльевич ждет. После сводки идут несколько минут подготовки к очередному занятию по диамату. Шмидт вытаскивает из кармана тетрадку с набросанным планом очередной беседы.
— Что, можно? — опять спрашивает он.
И, не дожидаясь ответа, ибо все с напряжением ждут продолжения предыдущих бесед, Отто Юльевич начинает свою лекцию-беседу.
Шмидт
— Без философии, без пролетарской философии, без диалектического материализма нет истинной науки, — на каждой своей лекции неустанно повторяет Отто Юльевич.
Лекция за лекцией он знакомил своих слушателей с историей науки, с борьбой материализма с идеализмом, вскрывал идеалистические или механистические корпи и подоплеку всех недиалектических материалистических учений. Он виртуозно владел своей необычной аудиторией, где рядом с научным работником, вполне сложившимся физиком или биологом, лежал штурман, до сего времени «принципиально» иронически чуждавшийся «всяких философий», лежали и плотник и матрос, никогда не слыхавшие о существовании такой науки. Отто Юльевич не читал лекцию, не рассказывал — он лепил беседу из знакомых каждому кусков. Вот пример из биологии, и вздыблены наши биологи новой точкой зрения, новой оценкой известных им фактов. За примером из биологии следует немедленно экскурс в область физики, в теорию строения атома. За Нильсом Бором, создателем современной теории строения атома, следует Альберт Эйнштейн, гениальный творец теории относительности. В беседу активно вступает физик Факидов. Новый пример из области гидрологии и гидрографии. Здесь уже вмешивается добрый десяток слушателей: и Хмызников, и Гаккель, и штурманы. С научных примеров, иллюстрировавших или идеалистические позиции в философии, или механистический уклон в материализме, Отто Юльевич переходит к изложению одного из законов диалектики. Незаметно проходят два часа. Пора кончать. Аудитория так заряжена талантливой беседой, что, расходясь по палаткам, слушатели продолжают обсуждать и спорить, доказывать и опровергать.
Люди на льдине должны были быть заняты. До обеда и часто до ужина тяжелая физическая работа. Но ужин у нас в 4 1/2 часа. Что делать в течение всего вечера? Надо как-то организовать время, провести его до часов сна. И Отто Юльевич во главе небольшой группки товарищей организует игры, споры, чтение вслух, коллективные рассказы из своего прошлого, уходящего в незабываемые годы гражданской войны и Октябрьской революции. Взаимные посещения палаток. Отто Юльевич проводит вечер то в палатке машинистов, то у научных работников, то у механиков… День идет за днем. Коллектив крепнет в дружбе, в общей уверенности в благополучном конце всей челюскинской эпопеи. [358]
В лагере Шмидта был чудесный сплав, связавший всех нас, сотню разных людей, в крепкое, монолитное целое. Этим чудесным сплавом был сам Шмидт. И когда уже в последние дни, буквально в последние часы существования лагеря заболел Отто Юльевич, тяжелая горечь отложилась у каждого в груди. Болезнь Шмидта — что могло быть неприятнее для каждого из сотни челюскинцев? Совершенно неповторимы
В бесчисленных выступлениях по дороге из Владивостока в Москву каждый челюскинец вспоминал отсутствующего начальника и друга. Начиная от Новосибирска, мы ждали встречи с Шмидтом, который, казалось нам, должен был выехать навстречу своим челюскинцам. Свердловск — Шмидта нет. Пермь, Вятка — Шмидта нет. Мы узнаем, что Отто Юльевич встретил нас в Буе. Это должно было произойти рано утром 19 июня. Уже за час до приезда в Буй, за час до предполагаемой встречи никто из челюскинцев не спал. Пять часов утра. Поезд подходит, замедляет ход, останавливается. Из всех вагонов выскочили челюскинцы. Где Шмидт? И гул радостных голосов раздается в момент, когда медленно подходит усталый, немного сутулый, улыбающийся Шмидт. Он с открытой головой и сияющими любовью глазами идет навстречу тем, с кем надолго, может быть на всю жизнь, спаяли его два месяца на дрейфующей льдине.
Москва. Ошеломляющая встреча. Крики радости десятков тысяч встречающих. Все — одна сплошная улыбка. Сколько смеющихся лиц, улыбающихся ртов, радующихся глаз!.. Наша Москва, наша страна несет нас на волнах любви, радости, цветов. Это ему, Шмидту, в большой мере обязаны мы тем, что крепкой стеной стояли мы во всех бедах и испытаниях. И за это чествует нас теперь наша родина. Нам пришлось много перенести, много испытать, многое пережить. Каждый из нас готов отдать все свои силы, свою жизнь по первому зову правительства, партии, Сталина. И если любого из нас спросят в решительную минуту, под чьим непосредственным руководством хотел бы он итти на выполнение порученной ему партией трудной задачи, любой из нас, не задумываясь, ответит:
— С ним, с Шмидтом, с Отто Юльевичем, с нашим любимым «стариком»!
И. БАЕВСКИЙ, И, КОПУСОВ, В. ЗАДОРОВ[359]
Владимир Воронин. По морям и океанам
Прадеды, деды и отец мой существовали морем. Они плавали на Мурман и в Норвегию за рыбой, на Новую Землю за зверем, отправлялись на китовый промысел. Они не знали ни карт, ни лоций. Опытом, выработанным в результате вековой практики, передаваемым из поколения в поколение, поморским чутьем они умели предчувствовать штормы, предугадывать появление льдов, узнавать подводные скалы.
Поморы
Потомки новгородских ушкуйников — поморы живут морем. Море их кормит, море их поит. Недаром у поморов есть песня:
«Ах ты, море, море, море синее, Море синее, море соленое, [360] Ты нас кормишь, поишь, Море синее, море синее, море соленое…»
Сумский посад на Белом море, где я родился, был богатым поморским селом, своеобразным центром Поморья. Здесь сходились почтовые дороги из Петербурга, Кеми и Онеги. С наступлением навигационного времени здесь скоплялись паломники из Петербурга, Повенца и других мест, направлявшиеся в Соловецкий монастырь. Сумский посад имел очень много парусных судов.
Я себя помню с четырехлетнего возраста (я родился в 1890 году). Первое, что запало мне в память, — это пуск небольшой лодки в один из порогов сумской речки. Меня брал страх: вдруг лодка разобьется о камни? Но я смотрел во все глаза, так интересно мне было узнать, что будет с лодкой, когда она выйдет в тихое русло реки.
Осенью обыкновенно приходили телеграммы хозяев-парусников к своим женам: такого-то числа вышли в Сумский посад. Мы, дети, узнав о телеграммах, отправлялись собирать «на поветрие». Делалось это так: как только наступает вечер, идешь к дому хозяек, получивших телеграммы, с пожеланием попутного ветра парусникам их мужей. Хозяйки награждали нас орехами, конфетами, калачами…