Сборник произведений. 2015 год
Шрифт:
В магазине торжественно спокойно и буднично многолюдно. Пока стоял в очереди и оглядывал стройные ряды румяного хлеба разных форм и размеров, ощутил уверенный толчок в бок и машинально отодвинулся, уступая дорогу к прилавку пожилому человеку в старом зелёном пальто.
– Скажите, у вас крупа есть? – выпалил старичок продавцу.
– Конечно, а какая вас интересует? – склонив набок голову, почти прошептала продавщица.
– Вся, – уверенно произнёс старик.
– Ну, пачек тридцать, наверное, будет, – направилась, было, она в кладовую.
– Нам всё, что есть! – откуда-то из глубины магазина долетел выкрик пожилой женщины, медленно приближающейся
– Несите всё! – ещё раз повторила женщина, тяжело дыша и развязывая пустую сумку. Старичок в зелёном пальто одобрительно кивнул, улыбнулся и подставил подошедшей жене руку, чтобы та опёрлась на неё и перевела дыхание.
Пока продавщица носила старикам пачки с крупой, я тонул в предположениях, для чего им столько потребовалось. И вероятнее всего мне казалась мысль о том, что это просто такая особенность всех стариков, вышедших из военного времени: запасаться солью, спичками, мукой и крупой. На случай, так сказать, непредвиденных ситуаций. Чтобы было. Не важно, случится эта самая ситуация или нет. Просто для спокойствия нервной системы.
Сумка была переполнена, и последняя пачка с горохом настойчиво отказывалась влезать в неё, упираясь своими полными боками и перекатываясь в руках своей хозяйки. Напряжение нарастало. Лицо женщины, втискивающей пачку, стало красным. А упрямая пачка ещё больше надула свой левый бок, и с грохотом лопнула, вывалив всё своё содержимое на пол. От неожиданности я вскинул брови и отпрыгнул от прикатившихся к ботинку горошин, случайно наступив при этом на ногу сзади стоящей даме. Извинившись и выслушав претензии, я понуро вернулся в прежнее положение у края прилавка, шаркнул подошвой по раздавленному гороху, и вдруг вспомнил рассказ матери о том, как в детстве, во время войны, они с братьями и сёстрами бродили по дорожкам деревни, выглядывая места, где перевозили или грузили мешки с зерном.
Именно там пронырливые детские глаза выискивали «клад»: в пыли, среди листьев и травы, рядом с камушками и даже на дне лужиц. А потом, довольные и гордые собой, они несли домой драгоценные хлебные зёрна: кто в кармашке, кто в платочке или в кулачке. Ссыпали в одну горку на столе и дожидались мать, вновь и вновь пересчитывая добычу поштучно. Из перемолотых зёрен мать выпекала небольшую лепёшку и делила поровну между детьми, ничего не оставляя себе.
Но однажды, в один из таких «поисковых» дней, по пути домой, в небе раздался страшный рёв от приближающегося самолёта. Не поняв, вражеский он или свой, моя мама бросилась от страха на землю, кулачок разжался и все найденные зёрнышки ушли в тягучую последождевую грязь. Самолёт пролетел, оставив за собой лишь дымчатый след, а мама, после долгих и упорных попыток отыскать в грязи хотя бы одно зерно, ни с чем побрела домой, захлёбываясь слезами.
То время наложило свой отпечаток на отношение мамы ко всему, что касалось хлеба. Помнится, баловались мы с братьями в детстве за столом: то фигурки из хлеба лепили, то комочки скатывали, а то и вовсе друг в друга бросали. Если мама была рядом, тут же останавливала нас резким замечанием и отнимала хлеб, а нас отправляла в позорный угол на целый час. Потом собирала крошки хлеба, бережно, будто бы они были сделаны из хрупкого драгоценного металла. Аккуратно складывала в платок и выносила на улицу птичкам в кормушку.
– Жаль, что больше у вас нет, – расплатившись, произнесла пожилая женщина. Я вздрогнул, и воспоминания тут же рассеялись. – Этого нам только на несколько дней хватит. Если б вы знали, какая у нас собака прожорливая! Только успеваем ей кашу варить, – и с довольными улыбками старики направились к выходу под изумлённые взгляды людей в очереди и кривую улыбку продавца.
А я купил, наконец, полбулки чёрного хлеба и отправился в ближайший сквер, на свою любимую лавочку, недалеко от которой стоит небольшая плита неизвестному солдату и всегда лежат свежие гвоздики в дань памяти героям войны. В ожидании своих старых друзей, огляделся спокойно вокруг. Ничего не меняется: те же деревья, скамейки и клумбы. Меняются только люди. Те, что приходили сюда за руку с родителями, приводят теперь собственных детей, кладут пару гвоздик у плиты, и, постояв со склонённой головой несколько минут, уходят.
Кинув взгляд вниз, я невольно улыбнулся, – а вот и мой первый друг: у ноги топтался серый голубь с маленькой белой полоской на хвосте. Вслед за ним стали подлетать и остальные. Бегали, вертели головами, вглядывались в мою тень и пакет с хлебом. А я ждал момента, когда прилетит последний голубь – мой главный гость.
Любовь к этим городским пернатым мне привил отец. В детстве я каждый раз рыдал, когда он начинал рассказывать о днях, проведённых в блокадном Ленинграде, где во время войны пыталась выжить его семья. О многих ужасах я услышал от него, но больше всего мне запомнился один рассказ: отцу тогда было не больше шести лет. Он был младшим в семье, а старшие – кто воевал, а кто уже и отвоевался, придя домой лишь в виде похоронки.
Мать настойчиво просила не выходить без неё на улицу, но папа всё время нарушал запрет и убегал к заброшенному, полуразрушенному дому, где на искорёженном чердаке, больше напоминавшем руины древнего ковчега, ютились чудом уцелевшие в разгар голода голуби. Горожане спасались, как могли, в том числе и за счёт ловли всего живого, что только можно было поймать. И это не удивительно, ведь даже 125 грамм хлеба, которые полагались на одного человека в сутки, не выдавались ввиду отсутствия самого хлеба. А на улицах каждый день появлялись новые тела истощённых людей, чаще стариков и детей, чей ход жизни прервался по пути домой, у стен обстрелянных и промёрзших домов.
Однажды дорогу папе преградили мальчишки из соседнего двора и потребовали выдать им голубей. Папа отказался, в результате чего вернулся домой в синяках и с горячим желанием во что бы то ни стало спасти своих крылатых друзей. На следующий день он решил перепрятать птиц, но мальчишки выследили его, и у самого входа на чердак набросились с кулаками. Папа пытался вырваться, но силы были неравны: двое мальчиков крепко держали его за руки, пока двое других ловили птиц, связывали им крылья и кидали в мешок. Тогда папа упал на колени и стал со слезами просить оставить хотя бы одного голубя, белого, который забился в угол и без остановки бил крыльями. Папа отчаянно верил, что белые голуби приносят добрые вести, и убивать их нельзя.
В этот самый момент раздался вой сирены, и мальчишки бросились вниз на улицу, прихватив с собой мешок с пойманными голубями. В воздухе запахло чем-то неприятным, засвистели и защёлкали о стены пули. Папа схватил испуганного голубя, и, прикрываясь рукой от полетевших на него осколков штукатурки, побежал прочь из осыпающегося дома. Перескочив на другую сторону улицы, он прижался к стене, ещё крепче прижимая к себе белого голубя.
– А вот и ты, – поприветствовал я запоздалого голубя в белых парадных пёрышках. – Теперь можно и к трапезе праздничной приступить.