Сборник произведений
Шрифт:
И все же – не был ли учебный лагерь жесток сверх надобности?
Все, что я могу сказать по этому поводу, – это когда я пойду в следующий боевой десант, я хотел, чтобы со мной шли ребята, подготовленные в лагере Кюри или в таком же лагере в Сибири. Иначе я в капсулу не полезу.
Но в то время и я считал: мол, нас заставляют заниматься разной ерундой. Вот к примеру. Когда мы пробыли в лагере неделю, нам выдали, в дополнение к нестроевой, полевую форму-хаки; ее мы должны были надевать на вечернюю поверку (парадную форму нам выдали гораздо позже). Я принес свой мундир обратно на вещевой склад и обратился к сержанту-кладовщику. Раз он был всего-навсего кладовщик и к нам относился совсем
– Сержант, мундир мне велик! Ротный командир сказал, будто я палатку на себя нацепил!
Он поглядел на мое одеяние, но даже не притронулся к нему.
– Велик, говоришь?
– Ага. Я хочу по размеру!
Он и не шевельнулся.
– Ты, салажонок, послушай, что дядя тебе скажет. У нас в армии есть только два размера – «велик» и «мал». Ясно?
– Однако командир роты…
– И он прав, как никогда!
– Но… Что же мне делать?
– А, так тебе нужен добрый совет… Что ж, у меня их целая куча; свежие, только сегодня поступили. Ммм… вот что сделал бы я. Это называется «иголка»; и я даже не пожалею тебе целую катушку ниток. Ножниц не надо – лезвие для бритья куда лучше… Стало быть, распорешь в талии и ушьешь, а в плечах оставь пошире, это тебе на вырост.
Сержант Зим по этому поводу только сказал:
– Мог бы сделать получше. Два наряда вне очереди.
И я сделал получше к следующему смотру.
Первые шесть недель были здорово тяжелы и насыщены: муштра сменялась марш-бросками и наоборот. Уже к тому времени, как отсеялась первая партия, мы способны были сделать пятьдесят миль за десять часов – очень прилично для тех, кто раньше нечасто ходил пешком. Отдыхали мы на ходу, только меняли аллюр – тихий шаг, быстрый шаг и рысь. Иногда мы, прошагав в один конец, разбивали лагерь, съедали полевые рационы, ночевали в спальниках, а на следующий день возвращались обратно.
Однажды мы вышли в обычный поход, без заплечных мешков, без рационов. Когда не остановились на обед, я не слишком удивился – знал уже, что к чему, и заблаговременно спер в столовой сахара и галет и еще разной еды и все это рассовал по карманам, однако, когда начался вечер, а мы продолжали удаляться от лагеря, почуял неладное. Но я уже был настолько умен, что не задавал дурацких вопросов.
Остановились мы перед самым наступлением темноты – три роты, уже достаточно поредевшие. Был устроен батальонный смотр, правда без музыки, затем расставили часовых и разрешили нам разойтись. Я немедленно направился к капрал-инструктору Бронски – с ним общаться было полегче, чем с остальными, а я все-таки чувствовал на себе некоторую ответственность. Дело в том, что к этому времени мне посчастливилось быть произведенным в рекрут-капралы. Правда, эти шевроны были считай что игрушечные – никаких привилегий не давали, кроме как отвечать за все свое отделение, а снять их могли еще быстрей, чем нашили. Сперва Зим перепробовал в роли рекрут-капралов всех, кто постарше, а я нарукавную повязку с шевронами унаследовал пару дней назад от командира нашего отделения. Он, не выдержав нагрузок, загремел в госпиталь.
– Капрал Бронски, – спросил я, – что там слышно? Когда будем ужинать?
Он в ответ ухмыльнулся:
– Да есть у меня пара галет. Хочешь, поделюсь?
– А? Нет, спасибо, сэр. – У меня съестных припасов имелось куда больше. – Значит, ужина не будет?
– Знаешь, салажонок, мне тоже никто не доложился. Только вертолетов со жратвой что-то не видать. На твоем месте я бы собрал свое отделение да прикинул, что к чему. Авось кому и посчастливится подбить камнем кролика.
– Есть, сэр. Но… Мы пробудем здесь всю ночь? Ведь спальников мы не взяли!
Он выпучил на меня глаза:
– Да что ты говоришь? Спальников не взяли, надо же! И правда, не взяли…
Он сделал вид, что напряженно думает.
– М-м-м… Видал когда-нибудь, как овечья отара во время бурана сбивается в кучу?
– Нет, сэр.
– Все равно попробуйте. Овцы же не замерзают, авось и вы не замерзнете. А если не любишь компании, можешь всю ночь бегать. Никто слова тебе не скажет, если не будешь за посты вылезать. Главное, не тормози – и не замерзнешь! Разве что маленько устанешь к завтрему!
Он опять ухмыльнулся.
Я отдал честь и вернулся к своему расчету. Мы стали делить наши припасы – и я на этом сильно проиграл; большинство этих олухов даже не сообразили спереть что-нибудь из столовой, а другие все сожрали еще на марше. Однако после нескольких крекеров и сушеных слив все-таки потише трубит в желудке.
Овечий прием тоже сработал: его проделал вместе весь наш полувзвод – три отделения. Конечно, если кто хочет выспаться, то ему не стоит проделывать такие штуки. Если лежишь с краю, один бок, как ни крути, мерзнет, тогда, понятно, лезешь в середину. А уж когда ты в середину пролез – согреваешься, но тут каждый норовит сложить на тебя свои мослы либо дышит в лицо своей нечищеной пастью… Так и ползаем всю ночь взад-вперед, на манер броуновского движения, и не заснуть, и не проснуться окончательно. Поэтому ночь будто сто лет тянется.
Подняли нас бодрым окриком:
– Па-а-адъ-ем! Вых-ходи стр-роиться! Жи-ва!
Крик сопровождался аккомпанементом инструкторских стеков, щелкающих пониже спины. Мы начали зарядку. Я чувствовал себя трупом хладным и не представлял, как смогу дотянуться до носков ботинок. Однако хоть со скрипом, но дотянулся, а на обратном пути почувствовал себя совсем разбитым. Сержант Зим, как обычно, был бодр и подтянут. Кажется, этот мерзавец даже умудрился побриться.
Солнце приятно согревало спины. Зим приказал запевать. Вначале – старые солдатские, «Le regiment de Sambre et Meuse», «Caissons» и «Пирамиды Монтесумы», а потом нашу «Польку полевую», которая кого угодно заставит пуститься рысью. Зиму еще в раннем детстве все уши медведь оттоптал – разве что мощный голосище остался, но Брекинридж уверенно вел мелодию, и даже Зимовы вопли не могли его сбить. На время мы преисполнились самоуверенности и распушили хвосты.
Однако через пятьдесят миль самоуверенности как не бывало. Ночь показалась мне длинной – а день вообще тянулся без конца. И Зим еще отчехвостил нас за «постные морды» и за то, что некоторые не успели – за девять минут от прихода в лагерь до поверки! – побриться.
Многие ребята решили в тот вечер уволиться, и сам я подумывал о том же. Однако не уволился – а все потому, что дурацкие шевроны рекрут-капрала все еще красовались на моем рукаве.
И в ту же ночь нам устроили двухчасовую учебную тревогу.
Все же в самом скором времени я вспоминал о ночевке в груде товарищей как о доме родном, уютном и теплом. Ровно через двенадцать недель после памятного марш-броска меня, почти голым, забросили в дикие канадские скалы и предоставили продираться через них сорок миль. Я справился – и проклинал армию на каждом дюйме моего пути.
Но на финише я даже не был слишком плох. Пара кроликов оказалась менее проворной, чем я, и я был не так уж голоден. Более того – даже одет, меня покрывал толстый слой кроличьего жира, пыли и грязи, а из шкурок вышли мокасины – самим кроликам шкурки были уже без надобности. Диву даешься, что можно при желании сделать обычным обломком камня! Да, похоже, наши пещерные предки не были такими уж тормозами!