Сборник "Прометей"
Шрифт:
— Туда нельзя! — пробасил старший, крепче сжимая рукоять топора и делая шаг по направлению к Танаеву.
— Отчего же? В часовню разрешен вход любому. Может, я хочу помолиться? — с вызовом спросил Танаев. Не любил он, без крайней необходимости, затевать драку, потому что знал — по большей части она заканчивалась слишком плачевно для его противников.
— Это не часовня! — Мужики, ободренные его неподвижностью, продолжали медленно наступать на него, с каждой минутой делаясь все решительней. — Сказано, нельзя туда!
— А если мне очень надо?
Почувствовав скрытую иронию в его голосе и оценив хладнокровие, с которым он смотрел на готовые обрушиться на его голову топоры, они остановились перед ним, все еще не решаясь применять силу.
Но дальше медлить было опасно, эта игра могла закончиться плачевно уже для него. Глебу понадобилось меньше секунды, чтобы включиться в режим сверхдвижения, после чего он, за ничтожную долю мгновения, оказался за спиной у своих противников. Прежде чем они поняли, что произошло, он уже ворвался в часовню, захлопнул за собой дверь, опустил тяжелый дубовый засов и только после этого позволил себе осмотреться, пытаясь разобраться в том, почему ему так старательно преграждали путь в это помещение.
В часовне царил полумрак, но из узких запыленных окон под потолком проникало достаточно света, чтобы рассмотреть ужасную картину, открывшуюся его взору.
Обнаженный человек лежал на большом деревянном кресте, находившемся в центре часовни.
Его руки и ноги были прибиты к кресту огромными ржавыми гвоздями, из ран сочилась кровь, человек слабо стонал, и его тело содрогалось от боли. Вокруг этого страшного окровавленного стола, или, скорей, «алтаря», столпились, похоже, все жители деревни.
Они были возбуждены и явно наслаждались муками несчастного монаха. То, что это был именно монах, Танаев понял по валявшейся в стороне груде одежды и разорванной рясе, которую сорвали с пленника.
В часовне стояла странная тишина, нарушаемая только стонами распятого на кресте человека. Не было ни песнопений, ни проповедей, которые обычно сопровождают даже самые кровожадные оргии фанатиков.
Лишь сопение толпы и глаза этих истуканов, теперь неожиданно наполнившиеся жизнью и с наслаждением ловившие каждую судорогу, каждый стон пытаемого.
Неожиданно эту фантасмагорию нарушил грохот топоров, обрушившихся на дверь часовни снаружи. Все участники чудовищного действа повернулись в сторону двери, у которой застыл Танаев. Ненависть и ярость вспыхнули на их лицах.
— Кто посмел войти сюда без приглашения!? — прокричал из глубины толпы самый солидный, увенчанный высокой меховой шапкой мужик лет сорока пяти, с расчесанной надвое козлиной бородкой. — Хватайте его! Крест скоро освободится, и мы продолжим церемонию!
Пятеро или шестеро мужиков бросились выполнять приказ старосты. Но Танаева уже не было на том месте, где он только что стоял. На пару секунд они потеряли его из виду, и за это время Глеб успел переместиться вплотную к кресту и, ухватившись за шляпку гвоздя своими пальцами, которые в случае необходимости вполне могли заменить клещи, выдернул его.
Прежде чем кровожадная толпа набросилась на него, он успел извлечь и остальные гвозди и лишь тогда позволил вырваться наружу бушевавшему внутри нега, гневу.
Он расшвыривал, как котят, тех, кто пытался к нему приблизиться. Их тела ударялись о стены часовни, и многие после этого уже не поднимались.
Расчистив проход и убедившись, что больше никто не решается преграждать ему дорогу, Глеб вновь занялся пленником.
Помог подняться с креста и накинул на него валявшуюся на полу монашескую рясу.
— Ты сможешь идти, брат?
— Они отобрали мой крест... Я не могу уйти без него!
— Эй, ты! — крикнул Танаев старосте, пытавшемуся укрыться за спинами не успевших пострадать от его рук жителей. — Поди сюда! Где крест?
— Не могу знать, ваша честь! Крест унесли крысиды. Они забрали его, я здесь ни при чем!
— Крысиды? — спросил Танаев, поддерживая пошатнувшегося монаха.
— Это те всадники, с которыми мы сражались у стен, — пояснил монах. — Наверно, он не врет. Если крест попал к крысидам, его уже не вернуть.
— Разберемся и с этим. А сейчас пошли отсюда, пока снова не появились эти крысиды.
— Они не появятся до следующего дня. Их нельзя вызвать чаще одного раза в сутки.
— Значит, их кто-то вызвал?
— Они и вызвали! — Монах кивнул на старосту, который старался стать как можно незаметнее. — Из своей черной часовни они могут открывать путь этой нечисти.
— Нельзя нам с ними сейчас разбираться. Твои друзья, те, что сражались вместе с тобой с крысидами, исчезли. Нас слишком мало здесь, и мы не сможем отойти за сутки достаточно далеко, чтобы крысиды не догнали нас, после того как эти мерзавцы снова откроют им дорогу. У нас на руках больная женщина, и двигаемся мы из-за нее очень медленно.
Наверно, Танаеву не стоило говорить все это в присутствии местных жителей, но он, слишком занятый освобожденным им монахом, не заметил, как радостно заблестели их глаза после его слов.
— Что с ней? Может быть, я сумею помочь? Мой орден много лет занимается врачеванием страждущих, — спросил монах, опиравшийся на его руку и с трудом переставлявший ноги.
— Твоя помощь будет очень кстати, но пока что она нужна тебе самому!
Их попытались остановить у самого выхода из часовни, и на этот раз Танаев не стал смягчать силу своих страшных, неуловимых для противника ударов. Лишь после того, как было сломано порядочно ребер и разбито голов, проход расчистился.
— Староста пойдет с нами! — приказал Танаев. — И если кто-нибудь из вас еще раз попытается мне помешать... Впрочем, вы видели, что стало с теми, кто попробовал это сделать!
Дрожащий староста, изрядно помятый в потасовке своими же соплеменниками, последовал за ними без возражений. Дверь все еще сотрясалась под ударами топоров находившихся снаружи охранников, которые все еще не могли взять в толк, что происходит внутри часовни.
Танаев отбросил засов, широко распахнул дверь и, продолжая придерживать одной рукой беспомощного монаха, отправил всех четверых мужиков в нокаут, прежде чем они успели воспользоваться своими топорами.