Сборник рассказов
Шрифт:
– Если серьезно - влюблена я была в него, Коля, - проскулила сестра. Сердце так и таяло, и весь ум был им полон.
– Что же ты мне-то не открылась? Сестра называется. Влюбилась в моего друга - и молчок!
– Страшно мне было как-то, Коль, - продолжала Катя.
– Я ведь и ему ничего не говорила. Молчала. Тянуло меня только к нему, как на звезду. Скажи, а он был хороший человек?
– Почему нет. У нас все хорошие. Только почему "был". Труп-то его не нашли.
– Мало ли, - ответила Катя.
– Любила я его - и все...
–
– А чего ж зря реветь-то. Я ж не медведь все-таки. Только камень был на сердце и еще блаженство, что, думаю, все-таки увижу его когда-нибудь.
Брат и сестрица нырнули в дыру. Постояли, подумали около пивной и выпили четыре кружки пивка. Потом выпили еще. Привязался к ним инвалид.
– Откуда вы такие?
– все спрашивал.
– Поди муж с женою - очень друг на друга похожи.
– С похорон мы, дядя, с похорон, - сурово отвечал Николай.
– С похорон?
– недоверчиво, косясь, спросил инвалид, почти окунув голову в бидон с пивом.
– А чего ж пьете? С тоски?
– От тоски и от веселия, - поправил Николай.
– А отчего веселие?
– А оттого, что нету смерти, нету ее - вот от этого-то и веселие.
– Смерти нету?
– удивился инвалид.
– Ишь куда хватили. Вам за это надо орден дать, хотя женщинам и не положено... Чудаки, ведь ежели смерти нет, то что тогда есть-то? Тогда вообще ничего нет. Даже этого пива. А смерть-то, она, милые мои, жизнь красит. Зря вы так против ее... бунтуете...
– И инвалид опять опустил голову в свой бидон с пивом. Потом выглянул с пивной пеной у рта и проговорил: - Я вам не Стенька Разин, чтоб против смерти бунтовать.
Николай с Катей ушли.
И потянулись годы. Не так уж и много их прошло (но Катя успела выйти замуж, развестись, и все за какие-то два-три года), а Николай посуровел и к жизни относился с битьем. "Побить ее надо - жизнь эту", - не раз приговаривал он. За здравый смысл он держался все реже и реже. Сосед его по квартире умер - от кашля. Николай все больше и больше привязывался к своей сестре, потому что секс ему уже надоел. Искал чистых, незаинтересованных отношений.
Однажды он сидел с сестрой у нее на кухоньке за бутылкой.
– Ты мне скажи, Катюнь, - спросил он, - почему ты так легко развелась со своим мужем?
– Да я ведь, Коля, как ты знаешь, за последние годы не с ним одним развелась, а до него с двумя любовниками тоже.
– И что так? Скучаешь?
– По Никите твоему скучаю - вот что, - резко ответила Катя, - не выходит из головы, окаянный. Хоть к ведьме иди, чтоб расколдовала... Ах, что я! С годами он все мне родней и родней, хотя его нигде нету.
– Знаю, - угрюмо проговорил Николай.
– А мне вот с тобой хорошо. Буквальное бабье надоело, хищные очень, требуют многого. Есть у меня родной человек, это ты, хоть одна, а верная - всегда и при всех обстоятельствах, какой бы я ни был, хоть последней сволочью. И нежная ты к тому же.
– Ну это другой разговор, - вздохнула Катя.
– Я твоя сестра, а не кто-нибудь, и мне от тебя ничего не надо, только бы ты был и жил всегда. И даже после смерти.
– И мне то же самое. Выпьем.
И они чокнулись.
– А всех баб ты все-таки не хай, Коля, - выпив, проговорила Катя. Разные они. Не вали всех в одну кучу. Просто не повезло тебе.
– А кому повезло? Единицам.
– Ну не скажи.
– Да черт с ними, Давай стихи читать. Про чертей. Федора Сологуба.
– Это я люблю, - согласилась Катя.
– Потому что ты его любишь. Через тебя и я.
И они читали стихи до полуночи.
Под конец Николай попытался развеять Катин дурман относительно Никиты.
– Пойми, Кать, - сказал он задумчиво.
– Ушел он. Ушел и не пришел. Чего ж такого любить?
– Тянет меня, и все. Забыть не могу. Есть в нем какая-то изюминка для меня. А в чем дело, не пойму. Чем дальше, тем все больше тянет и тянет.
– Ладно, пойдем спать. Утро ночи мудренее. Доставай мне раскладушку.
На следующее утро - было оно субботним - они долго-долго спали, устав от водки, стихов и отсутствия Никиты, о котором Коля стал порядком забывать, но из-за сестры снова вспомнил.
Прошла еще неделя, под субботу Катенька забежала вечерком к своему братцу, в его однокомнатную квартирку, - немного прибрать в ней, холостяцкой, потому что всегда жалела Колю.
Пили только чай, но крепкий. Вдруг в дверь постучали. Стук был какой-то нехороший, не наш. Коля, однако ж, довольно бодро, не спрашивая, распахнул дверь. Перед ним стоял Никита. Брат и сестра оцепенели. Никита был немного помят, в том же пиджачке, в котором исчез, но лицо обросло, и взгляд был совершенно непонятный.
– Откуда ты, Никит?
– пробормотал наконец Коля.
– Издалека, - прозвучал односложный ответ.
– Принимаешь?
– Проходи.
У Кати из горла вырвался хрип ужаса.
Никита медленно вошел в квартиру. Это был он и в то же время уже не он. Что-то тяжелое, бесконечно тяжелое было в его глазах. И еще было то, что нельзя выразить.
– А все думали, что ты умер, Никита, - засуетился Коля.
– А ты вон жив.
Катя еще не произнесла ни слова.
– На кухню все, к чаю! К чаю!
– продолжал балаболить ведомый вдруг охватившим его полустрахом Николай.
– Садись, Никит. Расскажи по порядку, что случилось, что с тобой произошло. Ведь ты был, а потом я тебя не видел.
– Хи, хи, хи!
– вдруг неожиданно для самой себя захихикала Катя и была поражена этим.
Никита тем не менее ни на что не обращал внимания. Коля предложил ему стул. Никита медленно, по-медвежьи, сел.
– Может, споем?
– предложил Николай и сам удивился своим словам.
Никита как-то грубо схватил заварочный чайник и стал наливать себе. Катя остолбенело смотрела на его движения. Да, это был Никита, немного обросший, но Никита. Ее вдруг охватило давнее волнение - желание слиться, вобрать в себя Никиту.