Шрифт:
Самолет сел… А летчика нет…
(фронтовая история)
Это было в первый год войны… Подбитый "ястребок" заходил на посадку на свой полевой аэродром… Летчик, видимо, был ранен, или машина его была здорово подбита, но видно было, что тянул он ее то ли из последних сил, то ли из последних возможностей. Покачиваясь с крыла на крыло машина неровно шла на посадку… На летное поле выскочили механики и обслуживающий персонал, а к предполагаемому месту посадки понеслись "пожарная" и "медпопощь"… Коснувшись грунта, машина, подпрыгивая, понеслась по полосе… дала "козла"… скапотировала… и встала опять на колеса. Летчик при этом вылетел из кабины – толи уже расстегнул ремни во время посадки, толи непосредственно перед ней.
Когда машины аэродромного обслуживания подкатили к севшему самолету и персонал бросился к пострадавшему пилоту, они обнаружили его растерянно стоящим у самолета, недоуменно глядящим на пустую кабину и приговаривающим:
– Самолет сел… а летчика нет…
Глаза летчика тоже были странно пустыми… Он ничего не помнил и ничего не понимал… Видно, здорово стукнулся головой о землю при падении. Его обследовали и отправили на лечение… в "дурку". Такое случалось во время боев, бывало и с ума люди сходили, слишком велик был стресс. Он был тихий, спокойный пациент. Просто не помнил, что с ним было раньше.
Прошло года два… Было лето. Он прогуливался по двору, как над домом довольно низко пронеслось звено истребителей.
– А ведь я летчик! – вдруг вспомнил он.
Но память к нему до конца не вернулась. Директор "госпиталя" был знаком со многими военными. Он упросил начальника летной части посадить своего пациента в самолет и прокатить над аэродромом. Тот пошел ему на встречу и посадив "больного" пассажиром в двухместный ПО-2, дал добро на взлет.
Самолет взлетел, сделал пару кругов над аэродромом, и пилот разрешил своему пассажиру взяться за штурвал. "Контуженный" взялся за рычаги… и вдруг память вернулась к нему, он все вспомнил…
И такое бывает в жизни!
Эту историю я услышал от отца еще в юности… Он фронтовик, был тяжело ранен, много времени провел в медсанбатах и госпиталях. Наверняка их пациенты и рассказывали там друг другу различные фронтовые истории… Одна из них и запомнилась мне настолько, что я решил написать о ней, хотя в памяти моей сохранился только сюжет и несколько коронных фраз…
Борис… Ты еще жив…
(эпизод в Сером доме)
< image l:href="#"/>Какое я имею отношение к "Дому на Набережной"? Там жил мой двоюродный брат – Володя Иванов. И меня часто таскал туда мой средний брат Женька, которому хотелось съездить к отцу, но хорошо бы не одному.
Для нас, пацанов, это был обычный дом, только какой-то серый, торжественно-мрачный. Во двор мы никогда не заходили, т.к. парадное было с улицы. Мимо строгой "тетки в будке" на первом этаже мы пробегали, стараясь не разговаривать или Женька кидал иногда: – Мы к Ивановым… Почему-то мне неприятно было перед кем-то отчитываться.
Иногда я приезжал туда с родителями. На какой-нибудь праздник, например, "7 ноября" или День рождение отца Володи – моя мать была родной сестрой Володиному отцу. Тогда мы поднимались на 5 этаж на лифте.
Квартира была коммунальная. Ивановы занимали 2 комнаты, обставленные казенной мебелью с бирками. В большой комнате даже стоял рояль, на котором, впрочем, никто никогда не играл. Комнату поменьше занимали дед и бабушка Володи. Дед был небольшого роста пожилой человек, мало разговорчивый, но довольно приветливый. За праздничным столом, произнося тост, любил вставлять строчки из своих стихов. Я в них как-то не вслушивался.А вот мой отец, тоже писавший стихи, любил поговорить с Борисом Ивановичем. Меня же больше интересовала гладкоствольная берданка 28 калибра, висевшая на боковой стенке шкафа. Бабушка Володи всегда казалась мне какой-то суровой и нахмуренной.
Из большой ванной комнаты, имеющей окно, что было непривычно, было видно большое окно салона-парикмахерской, расположенного в выступающей части здания. Внизу – продовольственный магазин. Еще в коммуналке проживали то ли две, то ли три семьи.
Уже гораздо позже, став взрослым, я стал наслышан о том, что это был за "Серый" дом и о том, что там происходило во время Сталинских репрессий.
Дед Володи, оказывается, был замнаркома то ли легкой, то ли пищевой промышленности, то ли наркомом хлебопекарной и Володя даже сейчас смутно что-то помнит. Мне о истории их семьи больше рассказала сестра Лена Гилева, которая была старше нас всех. А тогда, нам, пацанам, вообще ни до чего не было дела – лишь бы посмеяться, лишь бы пошуметь, лишь бы погулять, а попозже и с девочками пообниматься…
Но вот одна история запала мне в память и сейчас мне захотелось ею поделиться. Это был маленький эпизод в жизни этой семьи, но какой же он был обычный в жизни страны, и какой чуть не ставший трагичным именно для них.
Дело в том, что этажом ниже их, еще в 40-е годы, жила Светлана Алилуева, дочь Сталина. Не знаю, как часто Иосиф Виссарионович навещал ее, но дед Володи имел привычку спускаться вниз по лестнице пешком, а не на лифте.
И как-то раз, когда он, как обычно, спускался вниз по дороге на работу, он столкнулся на лестничной площадке со Сталиным…
Надо сказать, что они были, конечно, хорошо знакомы и, мало того, когда-то отбывали вместе ссылку в Туруханском крае. Еще тогда с ними там был и Свердлов.
Заметив Бориса Ивановича, Сталин то ли шутливо, то ли удивленно произнес:
– Борис… Ты еще живой?!.
Кому шутка, а кому и не до шуток…
Борису Ивановичу было, наверняка, не до шуток…
На работе он поделился происшедшим с Микояном и тот посоветовал ему срочно куда-нибудь уехать. Для замнаркома это не было проблемой. Главное подальше, чтобы никто не знал (по возможности), по каким-нибудь своим производственным делам…
И, вроде, за ним приходили… Но, не застав на месте, как-то все потихоньку заглохло… а вскоре и Сталина не стало…
Вот такая то ли грустная, то ли жизненная история…
P.S. Со временем их коммуналку расселили. Мой брат с семьей и его мама, Галина Борисовна, получили по отдельной квартире в новом доме по Коломенскому проезду в одном подъезде, но на разных этажах. А затем их позвали обратно в "Серый" – как ветеранов этого дома. Но они уже обжились, и связываться с переездом не захотели.