Сборник "Русские идут!"
Шрифт:
– Я на что хочу обратить внимание, – сказал Кречет серьезно, в металлическом голосе появились человеческие нотки, – никто почему-то не замечает, что сейчас опасно не столько привилегированное положение православной церкви, как угнетенное состояние ислама! Привилегии расслабляют, мы это видим, а угнетенное положение сплачивает! Заставляет встряхнуться, смести сонную одурь, заставляет бороться, добиваться, а то и браться за оружие... Идиоты не понимают, что, дав исламу статус равноправия с православием, я тем самым ослабляю его! Те борцы за справедливость, которыми движется любой социальный прогресс, отойдут от ислама, займутся бизнесом, искусством, спортом...
Очень медленно на лицах членов кабинета проступало некоторое облегчение. Кречет не идет против православия, это дико было бы отказаться от такой мощной поддержки власти. Да и вообще... Наоборот – старается не дать возрасти недовольству народа против жирных и ленивых попов. Что ж, президент крут, но в логике и умении смотреть далеко ему не откажешь. А могучий кулак и свирепая воля позволяют проводить эти реформы...
Я видел по их лицам, что уже все или почти все успокоили себя этой сказкой. Хотели успокоиться и успокоились.
Страх холодил мое тело так, что я страшился протянуть дрожащую руку к чашке с кофе. Я-то знал настоящую глубину и ужас задуманных реформ.
До обеда разбирались с текучкой. К моему удивлению, сумели запрячь даже меня, хотя я каждое слово сопровождал извинениями, что я не специалист, я вам наработаю. Кречет успокоил, сообщив, что этот метод брэйнсторминга, которым они пользуются, называется «постучать в дурака», когда совет... гм, неспециалиста может натолкнуть на верное решение.
– Что-то вроде «Посоветуйся с женщиной и поступи наоборот», – пояснил ехидный Коган. – А с футурологом, так вообще...
Коломиец приподнял белоснежный манжет, отодвинулся, лицо приняло брезгливое выражение, но это сказывалась просто возрастная дальнозоркость:
– Ого!.. Мы молодцы. Впрочем, еще Бисмарк сказал, что Россия медленно запрягает, но быстро ездит!
За столом заулыбались, я видел даже, как расправляются плечи. Бисмарк, заклятый наш враг, величайший из канцлеров, если уж сказал такое, пусть сквозь зубы, то тем более его слова весомы. Друг может похвалить, а если признает враг, то...
Я тоскливо посмотрел по сторонам. Забайкалов перехватил мой взгляд, усмехнулся. Его рокочущий неторопливый голос прокатился, как тяжелая волна:
– Деза.
– Что? – переспросил, не поняв или не расслышав, Коломиец.
У него тоже грудь гордо выпятилась, как у петуха на плетне, что вот-вот запоет, и по его крику немедленно взойдет солнце. А не закричит свое «Кука-ре-ку», и никакого солнца, только ночь да звезды, спи вволю.
– Деза, – повторил Забайкалов так же неспешно. – Дезинформация. Уловка, которую запускает противник, чтобы ввести оппонента в заблуждение.
На него смотрел не просто недоверчиво, а с неприязнью. Даже Кречет насупился, сдвинул брови, на лбу пролегла глубокая морщина, словно противотанковый ров.
– Мы знаем, что такое деза, – сообщил он.
– Да?
– Но при чем тут деза?
– Бисмарк был гений, – сказал Забайкалов невозмутимо, даже довольно, словно это он в молодости успел побывать и Бисмарком. – Он сказал такое, зная русскую лень, что мы вот уже сотню лет вовсе не запрягаем. Знаем, что ежели восхотим, то слезем с печи, запряжем и... обгоним. Сам Бисмарк такое сказал!.. Эх, зря не сказал, что ежели русские кинутся с моста в реку, то вылетят лебедями. Кто знает, может быть, такого дурного народа уже не было бы...
Министры переглядывались, недовольно хрюкали. Я бросил невинно:
– Вот ежели Бисмарк сказал бы, что русские – ленивые дураки, то именно это мы назвали бы дезой! А когда назвал нас красивыми и умными, которые даже не слезая с печи и не вытирая соплей с морды, все равно самые лучшие – то с этим мы согласны.
Забайкалов слегка кивнул с благодарностью, я ощутил, как между нами протягивается крохотная ниточка понимания, зато Кречет недовольно рыкнул:
– Ладно, умники. Давайте работать. А то уже пять лет изобретаете экономические реформы, а страна уже завшивела!
– Россия, – впервые за долгие часы работы подал голос Усачев.
Кречет тут же повернулся к нему всем корпусом:
– Ну-ну.
– Я что, – сказал Усачев сразу же, он оглянулся на Краснохарева, – я всего лишь скромный ученик...
Кречет кивнул с недобрым прищуром глаз:
– Учитель отвечает за своих учеников. Хотя бы сейчас.
– А то, – сказал Краснохарев сердито, – что европейские реформы, европейские методы... увы!... у нас не срабатывают. Особая у нас страна или нет, существует русский путь или не существует, умом нас понять или другим местом, но я на своем опыте давно убедился... Да что там! Прошлым летом внучка затащила по дороге на концерт рок-певцов из Америки... Длинноволосые, страшные такие твари, в татуировках от копыт до ноздрей... В августе дело было, жара градусов сорок в тени! Их работяги устанавливают помост на самом солнцепеке, а наши лежат в холодке, наблюдают с таким русским презрением. Один говорит глубокомысленно: как суетятся, как суетятся... Другой: так они ж по тыще долларов в неделю зарабатывают! И я бы за такие деньги суетился. А третий подумал и говорит гордо: а я бы ни за какие деньги не стал вот так, как обезьян, носиться. И что вы думаете? Остальные подумали и согласились, что и они ни за какие деньги не станут вот так, что не деньгами жив человек, что надо иметь нечто высшее, чем деньги... Вот такие у нас развитые в философии грузчики! Как и вся страна. В результате – лежим в холодке, с презрением смотрим на тех, кто работает по две смены, а потом еще и требуем отобрать, ишь разбогатели!..
Кречет, слушал внимательно. Краснохарев наконец умолк виновато, засопел, начал двигать блокнот по столу. Кречет сказал сочувствующе:
– Я тоже чувствую, что чисто экономические методы ни черта не дадут такой стране, как наша. Разве в Мексике, скажем, или в Гватемале не такой же капитализм, как в США? И открыли и заселили их одновременно. Но Мексику заселили гордые испанцы, что умеют петь серенады и красиво одеваться, а северные земли – работящие как муравьи немцы. Да, надо и с Россией что-то делать кардинальное...
Коган воскликнул испуганно:
– Не надо!
– Почему?
– Уже кардиналили! В семнадцатом, тридцатых, кукуруза, сухой закон...
Краснохарев сказал недовольно:
– Это вы прекратите, Сруль Израилевич. Я бы сказал, что кардинально бороды брили не в семнадцатом, как и окно рубили в Европу, а на постройке новой столицы на болотах народу погибло вдесятеро больше, чем на Беломорканале, Волго-Доне и во всех лагерях вместе взятых... Это наша традиция. Спим-спим, а потом, не соблюдая скорости, догоняем...