Сборник "Русские идут!"
Шрифт:
Краснохарев бухнул подозрительно:
– А как же эта… как ее… слезинка невинного ребенка? Этот гребаный ребенок плачет впрямь чугунными болванками! На какую чашу весов бухнет эта стопудовая слезинка, тут же перетянет…
Я развел руками:
– Бомбежка юсовцев Югославии показала, что для них эти невинные ребенки в реальности, а не в пропаганде! Если надо разбомбить мост, то хоть весь его обвешай этими ребенками, имперцы бомбы бросали. Так что, едва выпадает возможность, надо убивать как американского солдата, так и его жену, его детей и его собаку… Ладно, насчет собаки это я перегнул, прошу меня извинить.
Краснохарев красиво изогнул бровь:
– А детей за что? Они не воюют.
– Они – часть сообщества, которое называется юсовцами. Повторяю для тугодумов, когда юсовцы бомбили Югославию, они били по Югославии, не разделяя заводы и детские жизни.
Коган заметил ядовито:
– Как вовремя для Виктора Александровича юсовцы побомбили Югославию! Теперь у него такой козырь…
Я кивнул:
– Глупо было бы им не воспользоваться, верно? Теперь я везде буду напоминать, как американские самолеты бомбили школы и детские садики, в то же время не поразили ни единого танка, хотя гонялись именно за ними!.. Ни единого, об этом писали во всем мире! Я буду напоминать, что однажды был такой красивый город Дрезден, старинный город музеев, где никогда не было военных заводов или военных частей… Американская авиация стерла его с лица земли за одну ночь страшными ковровыми бомбардировками. Не осталось ни единого дома! Погибли все: мужчины, женщины, дети… И что же? Американцев судили за это тягчайшее преступление? Нет, это они поспешили занять судейские кресла и судили тех… кого бомбили! Как, впрочем, везде захватывают эти судейские кресла и сейчас.
Как обычно, краем глаза я видел, как Мирошниченко неслышно исчезал, появлялся, тихий и бесшумный. Сейчас появился с Михаилом Егоровым, министром внутренних дел, тот скромненько сел на краешек и уставился на президента. Мирошниченко положил перед Кречетом очередной листок, а пока тот читал, сбегал к самому крупному телевизору, включил. Замелькали кадры с плачущими женщинами, взволнованные лица очевидцев, а телерепортер, захлебываясь от праведного гнева, с жаром рассказывал про побоище на кладбище.
Сказбуш сказал быстро:
– Я не стал беспокоить вас такой мелочью, Платон Тарасович. Операция, которую мы провели совместно с МВД, прошла успешно.
Кречет пару минут слушал льющиеся с телеэкрана взволнованные речи о попрании человеческих прав, скривился:
– Нужно ли было на бронетранспортерах? Не много ли чести?
Егоров кашлянул, вскочил, голос был торопливый и сбивчивый:
– Платон Тарасович, тут важен психологический эффект. Главное было не в уничтожении сотни-другой бандитов – свято место пусто не бывает! – а в том, что ни одному не удалось уйти. И что побили даже тех, кто с ними был связан: адвокатов, попов, музыкантов. Наша психика как у лотерейщиков: если хоть один выигрыш на тысячу, то все надеемся, что выпадет нам. И потому играют, играют, играют… Но если будут твердо знать, что в предыдущей лотерее не было ни одного выигрыша?.. И в следующей – пулю в лоб не заменят штрафом в два оклада? Бэтээры – это хорошее доказательство, что выигрышных билетов отныне не будет.
Краснохарев сказал рассудительно:
– Попов мочить – дело приятное, но, увы, малополезное. А что, если патриарх гвалт поднимет?.. Сейчас там новый, молодой, злющий! Похоже, в самом деле верит в свое дело, что совсем уж на голову не лезет…
Забайкалов прогудел размеренным, как паровозный гудок, голосом:
– У него других дел хватает.
– Каких? – полюбопытствовал Коган.
– Вам знать ни к чему, – веско сказал Яузов. – Мало того что христианство специально для нас придумали, так еще другие дела вам подавай?
Краснохарев предостерег:
– Смотрите, как бы патриарх этих побитых попов не объявил мучениками! Когда православие протухло, его можно оживить только мучениками.
Кречет слушал, морщился, наконец кивнул:
– Не объявят. Ни сейчас, ни… потом. Слишком уж явно они обслуживали бандитов, это засняли все телекамеры. Ведь засняли?
Егоров скромно поклонился:
– Лучших операторов пригласил!
Кречет улыбнулся одним уголком рта:
– Сейчас в самом деле очень важно проявлять жесткость. Даже выставлять ее напоказ, а не скрывать, как бывало раньше… Мы должны показать, что гораздо безопаснее быть простым слесарем, токарем, которых так не хватает на заводах. У бандитов, которые вроде бы шикуют, жизнь должна быть короткой. Нет-нет, Сруль Израилевич, не жизнь на свободе, а именно жизнь!.. Вот когда у нас преступность сократится раз в сто… ладно, это я хватил, признаю, но хотя бы раз в десять, тогда можно подумать о соблюдении законности, о всяких там «отныне вы имеете право не раскрывать рта без своего адвоката» и прочих красивых вещах, которые может позволить себе сытое и благополучное общество. Но не мы!
Коган на цыпочках отошел в сторонку, сказал нам тихонько:
– Представляю сцену, когда милиция делает облаву, захватывает троих слесарей, пятерых банкиров и десяток прочих менеджеров и управляющих. В участке банкиров и прочих лупят дубинками… просто так, для профилактики, зато слесарей угощают сигаретами. Чтобы, так сказать, поднять престиж профессии.
Егоров кивнул, сказал задумчиво:
– А что? Это идея… Сейчас запишу и разошлю по участкам.
Он сделал вид, что достает блокнот. Коган испуганно завопил:
– Да пошутил я, пошутил!.. Ох уж эти диктаторские режимы!
Кречет не стал досматривать сюжет, отвернулся, я видел, с какой скоростью его мозг переключается с одной проблемы на другую, успевая одновременно подготавливать еще с десяток решений, указов, намечая встречи, совещания, прикидывая варианты новых постановлений.
– Кто-то из великих сказал, – обронил он, – что главное назначение суровых наказаний – служить предостережением тем, кто иначе мог бы навлечь таковое на себя. Степан Бандерович, пусть этот материал показывают по всем каналам… Вопли правозащитников мы перетерпим, зато сейчас по всей стране бандитня призадумается. Увидят, что пора безнаказанности кончилась! После такого показательного побоища тысяч сто молодых бандюг предпочтут пойти в слесари… Хорошо, Михаил, действуйте в таком же духе и дальше. Итак, на чем мы остановились?
– Господин президент, – вклинился Мирошниченко осторожно, – на улице Кикашвили взорван дом… То ли террористы, то ли газ по дурости. Вы как-то будете реагировать?
Кречет насторожился:
– Ты о чем?
– Ну, выразить соболезнование… Заклеймить терроризм… Приехать на место трагедии и пообщаться с жителями. Погладить плачущего ребенка по головке, это хорошо работает на имидж заботливого президента…
Кречет поморщился:
– Послушай… и запомни на будущее. Я – президент! Президент огромной страны. Хватит нам того шута в президентском кресле, что ездил проведать заболевшего клоуна – ах, народный любимец, анекдоты по всесоюзному телевидению рассказывал! – в то время как страна голодала, матери бросались с балконов, не имея возможности прокормить детей!.. Я не поеду гладить ребенка по головке. Зато я прослежу, чтобы… хотя нет, тебе это знать не обязательно. Но за каждый взрыв у нас… там заплатят кровавыми слезами!
Сказбуш сказал негромко:
– По факту взрыва нами были проведены обыски в близлежащих домах. И вообще по району… А также по вокзалам, площадям, центральным улицам.
– И какие результаты?
Сказбуш покосился на Мирошниченко, глава ФСБ обязан всех подозревать в утечке информации, пожал плечами:
– Пока ничего не выяснено. Но одна группа арестованных попыталась бежать. Прямо из милицейского автобуса, где их перевозили.
– Задержали? – поинтересовался Кречет.